— Я член обкома. Вот мой документ.

Лейтенант опустил пистолет и, оценивающе оглядев широкоплечую, внушительную фигуру Алексея, круто повернулся, позвал стоявшего неподалеку бойца с винтовкой:

— Бузиков! Вот с этим товарищем пойдешь вон туда — на шоссе. Осадить все машины и ни одной не пропускать без очереди. Кто будет прорываться, стреляй по скатам без разговоров! А ты, Шевцов, станешь вот тут, у этого столбика.

— Слушаюсь, товарищ комбат.

— А вы… — свирепо повысил голос лейтенант, обращаясь к выглядывающим из кабин водителям ближайших, машин, — если кто без команды сунется, не пеняйте потом!

Шум у моста сразу спал, как отхлынувшая волна прибоя. Никто не решался теперь ступить на мост без разрешения лейтенанта и очень сердитого на вид плечистого человека в запыленном железнодорожном кителе.

Прошло не менее получаса, пока задние машины и подводы были оттиснуты назад, выстроены в одну линию. Злополучная трехтонка и «пикап» смогли наконец освободить въезд на мост.

Спуск к переправе был очищен. Пушки и грузовики со снарядами, двигавшиеся навстречу общему потоку, беспрепятственно прошли мост, выбрались из плотно сжимавших их тисков.

Алексей охрип от выкриков. Каждую минуту поток беженцев готов был смять очередность переправы, но, на счастье Алексея, в толпе оказались еще три расторопных человека — один из них работник городской милиции, — и они сообща помогли Алексею навести порядок.

Лейтенант-артиллерист на прощанье махнул Алексею рукой.

Спасибо, товарищ, член обкома, за подмогу! До свидания!

— Путь добрый! — крикнул Алексей, теряя в людском водовороте запыленную фигуру артиллериста, его курносое, еще недавно искаженное гневом, а теперь улыбающееся лицо.

Алексей пошел разыскивать свою машину, которую оставил недалеко от переправы.

— Заводи, Коля, — еще издали крикнул Алексей и вдруг застыл на месте.

Среди беженцев, сидевших на подводах, он увидел Семена Селиверстовича Спирина. Начальник участка, самовольно покинувший свой пост, восседал рядом со своей супругой на извозчичьей пролетке, нагруженной узлами и чемоданами.

У Алексея даже в глазах зарябило от негодования.

«Какой мерзавец, однако!»— подумал он и направился к пролетке.

Спирин увидел Алексея, и на лице его, на мгновение отразившем испуг, появилось обычное угодливое выражение.

— Алексей Прохорович! Куда вы? Неужто с нами в город? — вскрикнул Спирин.

— Да, я в город, — сухо ответил Алексей. — Но я еще вернусь, туда… на дорогу… Там остались сотни наших лучших рабочих… Они тушат пожары, спасают хозяйство дороги… И вы могли бы уехать оттуда последним, инженер Спирин…

— Да, да… Но что я мог поделать? — забормотал Спирин. — Надо же было увезти семью от этого кошмара. Ведь с участка почти все ушли…

Начальник участка, смущенно пыхтя, стал зачем-то слезать с пролетки.

— Сидите… Вы так удобно устроились, — презрительно сказал Алексей.

Он взглянул на жену Спирина, которую не раз видел у себя на квартире, смазливую женщину с серыми красивыми; глазами, модницу и хохотунью, любившую пофлиртовать с молодыми инженерами строительства. Теперь она, бледная и жалкая, сидела в пролетке, прижимая к себе девочку лет трех, и с явным страхом за своего мужа смотрела на начальника дороги.

— Алексей Прохорович! Милый… Что же это такое будет? — воскликнула она, искренне обрадованная, что он заметил ее. — Ведь вам тоже надо эвакуировать свою семью… Ах, бедная Екатерина Георгиевна! Неужели вы еще не были дома? Какой ужас! Какой ужас!..

В глазах женщины вспыхнуло искреннее сочувствие.

Бледная девочка в голубом сарафанчике с детским упрямым любопытством смотрела на Алексея, и глаза у нее были такие же, как у матери, — большие, серые, испуганные.

Подавляя в себе гнетущее чувство какой-то бессильной злости и брезгливой жалости, Алексей сказал Спирину:

— Мне надо вам кое-что сказать.

— Пожалуйста, Алексей Прохорович… Готов исполнить все, что вы прикажете…

— Видите ли, — начал Алексей, отводя Спирина в сторону. — Я вас понимаю. Вам, конечно, надо было увезти семью… Вот они все едут… — Алексей показал на вереницы подвод. — И вы попали в этот поток.

— Да, да, да… — кивал головой Спирин.

— Но вы, Семен Селивестрович, поступили, как самый последний подлый трус и шкурник. Вы по знаете?

— Что вы? Помилуйте..

— Да, да… Вы самовольно оставили пост. Бросили людей на произвол судьбы…

— Я могу вернуться, — поднимая голову, дрожа бледными губами, сказал Спирин.

— Не надо. Теперь уже незачем. Дорога эвакуируется без вашей помощи… Но вы запомните, что я сказал… И… и… имейте в виду — такие вещи не прощают… Запомните…

— Алексей Прохорович!.. — Спирин схватил начальника за руку. — Я сейчас же вернусь из города на новостройку… В огонь полезу! В самое пекло!

— Надеюсь, мы все-таки с вами увидимся и вы дадите нам более подробный отчет, — угрожающе сказал Алексей. — А теперь езжайте.

В глазах Спирина блеснула вороватая радость.

Он снова стал ловить руку Алексея, но тот брезгливо вырвал ее.

Грузно вминая сапогами сыпучий прибрежный песок, Алексей зашагал к своей машине, но не мог удержаться, чтобы не обернуться.

Пролетка Спирина уже втиснулась в непрерывную цепь подвод, въезжавших на мост. Голубой детский сарафанчик мелькал в толпе, и Алексею хотелось, чтобы пролетку пропустили быстрее, не затерли другие подводы…

«Вот и Кето с Лешей, может быть, так… в общем потоке», — подумал он и сел в свою машину.

Коля включил мотор.

За полчаса до приезда Алексея в Н. немцы повторили бомбежку.

Привокзальный район был окутан устойчивой сумеречной хмарью. На станции горели пакгаузы и эшелоны.

Выбравшись на окраинную улицу с развороченным булыжником и дымящимися воронками, Алексей кинулся к дому. Коля еле поспевал за ним.

Повидимому, совсем недавно рухнувшее здание на углу загородило улицу горами кирпича, гнутых железных балок. Развалины еще курились известковой пылью.

Алексей обошел их и очутился в пустынном переулке, сплошь заросшем вековыми липами. Переулок был неузнаваем.

Сквозь стелящийся дым Алексей увидел знакомый палисадник. Сердце его готово было разорваться от нетерпения и тяжкого предчувствия…

Не помня себя, он вбежал на веранду. Никто его не встретил. В комнатах стоял кисловатый запах дыма. В окнах не было ни одного стекла. На полу валялись подушки, книги, тетради Кето, под ногами хрустели осколки разбитой посуды, стекла.

Точно ураган пронесся в квартире.

Лешина кроватка была пуста… Алексей стоял посредине спальни с опущенными руками и мутным бессмысленным взглядом обводил комнату.

Вдруг взгляд его упал на клочок бумаги, приколотый кнопкой к стене над письменным столом. Алексей сорвал его, прочитал:

«Алексей Прохорович! Пишу на всякий случай. Ваша жена с ребенком эвакуируется обкомом на восток. В Вороничи не дозвонился. Возвращаюсь в управление. Воропонов».

Алексей смял записку.

Частые взрывы вновь загрохотали на станции. В окна ударил горячий сквозняк.

Со двора вошел Коля.

— Никого кругом нет, — сообщил он, — и соседей нет… Все, видать, разбежались. И Катерина Георгиевна с дитем тоже, должно, уехала…

— Да, уехала… Вот записка…

Алексей попробовал позвонить, по телефон не работал.

— Едем в обком, Коля… — сказал Алексей.

В областном комитете партии все было необычно, неузнаваемо, словно в штабе воинской части. О прежней, какой-то особенно строгой тишине, всегда заполнявшей коридоры и кабинеты обкома, ничто не напоминало. Многие окна были выбиты осколками разорвавшейся невдалеке бомбы, всюду носились сквозняки, шелестели разбросанными на беспорядочно сдвинутых столах бумагами.

В коридорах и комнатах толпилось много военных с оружием. В полутемном, заваленном тюками, чемоданами и мешками вестибюле нервно расхаживали угрюмые сотрудники охраны.

На улице, у входа в здание, стоял пулемет и маленькая противотанковая пушка. На крыше здания иногда выпускал пробные очереди зенитный пулемет.