Когда началась вражеская артподготовка, Иван Дудников и Микола, спрятав ружье в окоп, сидели в укрытии и курили. Окоп и землянка наполнились пылью, дышать стало трудно. С потолка сыпалась земля.

— Ничего, ничего! — хрипло успокаивал Дудников. — Ничего!

Когда огневой вал как будто притих, Дудников и Микола кинулись к смотровому окошку. Но тут же снова, хотя и ненадолго, должны были глубоко опуститься в окоп. Прорвавшиеся сквозь рой советских истребителей одиночные «юнкерсы» высыпали на рубежи, как из мешка, сотни кассет с мелкими осколочными бомбами и штук двадцать полутонных фугасок. Но миновало и это. Гитлеровцы хотели смешать советские оборонительные рубежи с землей, но «обработка» с воздуха так же не удалась им, как и массированный огонь артподготовки.

— Ничего, ничего! Ничего! — все время повторял Дудников, отплевываясь и чихая от пыли. — Ну как, ефрейтор? Голова не болит? — шутливо спросил он Миколу, воспользовавшись минутной передышкой.

Челюсть Миколы заметно дрожала, во он нашел в себе силы ухмыльнуться:

— Мабуть, бачишь… Чи не пора, Иване, до ружья, а?

Артиллерийский огонь сменился минометным.

— Сейчас повалят танки! Готовься, Микола! — скомандовал Дудников.

Он поглубже надвинул на голову каску, поправил под подбородком ремешок и, поплевав зачем-то в ладони, приложился к ружью. Лицо его стало сосредоточенно-серьезным, стиснутые губы словно выцвели от напряжения.

Огромные танки, каких Дудников и Микола еще никогда не видели, высунулись из-за вражеского рубежа, как стальные горы, и, наполняя воздух гулким рычанием, минуя мельницу, покатились чуть под уклон, на позиции капитана Гармаша. Их атаку прикрывали вышедшие на гребень холма и поминутно переползавшие с места на место самоходные орудия «Фердинанд» и сильный навесный минометный огонь.

И хотя над головой теперь трещало и выло, Дудников не обращал на это внимания. Его глаза были устремлены только вперед. Вот он на долю секунды обернулся к Миколе, криво ощерив рот, крикнул:

— Теперь только успевай подавать обоймы! Не забудь, что говорили на слете!

Микола кивнул. Прошло то время, когда он бледнел и вздрагивал при одном звуке танкового мотора. Гвардейский значок как бы оберегал его от прежней подавленности при виде наступающих танков. Ой глянул в амбразуру и стиснул зубы…

Первая цепь танков, как уже заметил с командного пункта Алексей Волгин, была встречена дружным, неожиданным для врага, точно рассчитанным огнем противотанковых истребительных пушек различных калибров.

Головной танк был расстрелян младшим сержантом Квасовым в трехстах метрах от советского рубежа до того, как Иван Дудников успел сделать первый выстрел из своего ружья.

Противотанковые пушки грохотали слева и справа. Их лязгающий, сверлящий гром оглушал до отупения, но для слуха советского пехотинца, следящего за приближением неприятельских танков, это был самый утешительный звук.

Все поле, лежавшее перед глазами Дудникова и Миколы, сразу изменилось: не стало видно ни останавливавших прежде внимание изученных до каждого стебля кустов ржи, ни белых шапочек невинной кашки, ни воронок — все затянулось дымной поволокой… И только мельница стояла на рубеже, как безмолвный часовой.

Дудников терпеливо выжидал, когда танки приблизятся к нему на расстояние, с которого можно вести полезную стрельбу. Его взгляд привычно перебегал от одного предмета к другому. Когда-то, еще до войны, Иван Дудочка, помимо рыбачьей, пользовался еще немалой охотничьей сноровкой. Никто лучше его не знал на Дону, где расположены самые удачные, изобилующие водной дичью плёсы, никто не мог с таким уменьем выставлять утиные чучела или во-время пустить уток-«крикух», чтобы на эту живую приманку слетались дикие утиные стаи… А уж если слеталась на плёс очень осторожная речная дичь, Дудочка никогда не тратил попусту заряды.

Эта привычка стрелять экономно и бить наверняка сохранилась у Ивана и на войне. Охотничий глазомер не раз выручал его из беды.

Четыре выкрашенные под цвет травы танка, свернувшие с первоначального направления, ринулись на позиции бронебойщиков. И сразу сильнее забухали рядом с окопом Дудникова противотанковые пушки, глухо захлопали бронебойные ружья.

— Стреляй же, Иване! — закричал Микола, глядя в смотровую щель и уже явственно видя перед собой широкий бронированный лоб «тигра».

Подземная дрожь, вызываемая тяжестью «тигра», уже передавалась в окоп. Дудников продолжал целиться. Скуластое лицо его побледнело, серые губы вытянулись в одну нитку.

В оглушающем орудийном громе, в слившейся в один ровный шум трескотне пулеметов и автоматов, встретивших бегущих, за танками гитлеровских пехотинцев, потонул слабый хлопок Иванова ружья. Микола глянул в амбразуру: промах! И куда еще бить по такой броне! «Тигр» приближался. Уже доносился сквозь сухой гром боя лязг гусениц. Дудников терпеливо целился в правую гусеницу. Один выстрел, другой — и танк со всего хода клюнул носом, повернулся боком вполоборота. Правая гусеница развалилась с железным глухим звоном..

Это произошло так внезапно, сила противотанкового ружья оказалась столь очевидной, что торжествующий крик прокатился по позициям бронебойщиков. Справа артиллеристы уже подтягивали на руках пушку, сопровождали бронебойщиков и пехоту огнем и колесами.

И вот уже горит, задрав кверху лобовую часть, другой «тигр». От него валит смрадный, прорезаемый почти невидным на солнце пламенем коричневый дым. Он, как огромное, утолщающееся кверху веретено, поднимается к небу. В танке гремят взрывы — это рвется подожженный боекомплект. Стальная коробка подпрыгивает, трясется, как в ознобе, начинает на глазах обугливаться… Иван Дудников не сводил замутненных пылью, потом и дымом глаз с третьего танка. Наткнувшись на гибнущего партнера, он стал сворачивать в сторону. Этого только и ждали артиллеристы. Артиллерийский снаряд проткнул боковую броню, как гвоздь мягкий картон.

Четвертому танку удается прорваться к окопам. Вот он мчится к окопу Дудникова, разметывая кусты травы и бороздя мягкую землю. Полосатый куцый крест увеличивается на глазах Ивана Дудникова с каждой секундой. Бей же, бей, Иван Дудочка! Не промахнись! Один раз нажимает Дудников гашетку, другой… «Тигр» уже вот он — в двадцати шагах… Микола бесстрашно высовывается из окопа, бросает сразу две гранаты прямо в ходовую часть.

— Ружье! — кричит Дудников и, думая, что «тигр» сейчас навалится на окоп и начнет утюжить его, мгновенно втаскивает бронебойку в окоп. Ревущее чудовище с одной гусеницей бессильно роет цокочущими зубчатыми колесами-«звездочками» землю, начинает поворачиваться на одном месте, как лодка, толкаемая веслом с одной стороны.

— Молодец, Микола! Друже! — кричит Дудников и снова вытаскивает из окопа бронебойку. Сделать выстрел он не успевает: за него приканчивает раненого «тигра» меткий боковой снаряд. Это опять не промахнулся Квасов. Но башенное орудие танка все еще продолжает поворачиваться. Орудие бьет вдоль окопов, снаряды с визгом проносятся над головами бронебойщиков… Дудников, не отходя от ружья, раз за разом стреляет в танк почти в упор, пока из щелей «тигра» не начинает пробиваться темный дымок…

Атака отбита. От ружья пышет жаром, к нему невозможно притронуться; вокруг длинного, с утолщенным наконечником ствола чадит чуть приметным дымком трава. Дудников, пользуясь короткой передышкой, отслоняется от ружья, вытирает рукавом с измазанного лица копоть. Микола подает другу котелок. Иван жадно пьет теплую воду, постукивая зубами о металл. С дрожащего подбородка стекают мутные капли, падают на гимнастерку, оставляя мокрый след. И руки у Ивана тоже дрожат…

Близко от окопа гремят разрывы, свистит прорезаемый минами жаркий воздух, но Дудников, тоном отдыхающего после первой загонки на косовице косаря-лобогрейщика, говорит:

— Двух подбили, Микола! Пошло дело!

Мокрые усы его квело свисают книзу, да и у Миколы вид не такой щеголеватый, как прежде, но в глазах светится еще большая решимость.