— А немцы пунктуальны, как всегда, — сказал генерал. — Прислушайтесь — нигде ни звука.

И точно: с передовой не доносилось ни одного выстрела.

— Коварные стервецы. Ну, да они теперь у нас на силке, — поеживался от утреннего холодка генерал, шагая впереди по узкой, тянувшейся прямо через рожь на взгорье тропинке.

Была сильная роса, сапоги Алексея стали мокрыми, словно он переходил брод. Трава и рожь хлестали по коленям. Генерал поднял полы шинели.

— К себе, домой, как куры после дождя придем. Сушиться с полдня будем.

«Домом» генерал называл свой КП.

Перепела во ржи оглушали ранним, заревым боем. В румяной выси самозабвенно пел жаворонок.

До КП было недалеко, всего с километр. Когда Алексей и Богданыч взошли по уже знакомому ходу сообщения на высотку, красный, как раскаленный кусок железа, солнечный диск уже поднялся из-за лиловой земной полоски.

— Благодать какая! — восхищенно сказал Богданыч.

На КП, с которого Алексей недавно вел свой первый обзор переднего края, чувствовался полный порядок. Донесения и приказы передавались только по кабельной связи, рация, чтобы не вызвать подозрения у противника своей необычно ранней передачей, пока молчала.

Алексей поглядел в стереотрубу: нигде никакого движения, ни одной шевелящейся точки, как будто ни одного живого существа не было на многие километры вокруг. Та же пустынная дорога, перерезающая вражеский рубеж, дальнее, лежащее в тумане село и одинокая мельница с обломанными короткими крыльями, похожими на воздетые к небу руки…

Богданыч разговаривал по телефону с полковником Синегубом:

— Ну как, казак, дела? Гляди, не прозевай музыку. Что? «Огурцов» мало? Врешь! Тебе давал больше всех… Не жалуйся.

Генерал переключился на начальника дивизионной артиллерии полковника Круглова:

— Подготовился? Пять минут осталось. Ну-ну, бог войны. Счастливо тебе.

Стрелка очень медленно, как казалось Алексею, двигалась к чуть видимому делению на циферблате… А солнце уже выбралось из-за дальних холмов и, огромное, теплое, повисло над горизонтом. В небе ни тучки. Жаркий будет день. Поля и перелески курились то красноватой, то сиреневой, то голубоватой дымкой. На высоких местах, где туман рассеялся, все сверкало от росы…

Вдруг небо раскололось от многократного, слившегося в один оглушающий раскатистый хор грома. Словно тысячи гигантских молотов разом ударили о наковальни.

Земля протяжно охнула, колыхнулась, и потекла по ней нескончаемая дрожь… Над командным пунктом воздух затрещал, завыл, заколебался…

— Началось! — весело сказал генерал и приник к стереотрубе.

…Как и предполагалось, враг был оглушен, обескуражен контрартподготовкой. Многие огневые точки тут же были сокрушены и уже не могли действовать в назначенный немецким командованием час. Огонь длился несколько десятков минут. Вслед за ним на гитлеровцев обрушился ураган советских штурмовиков и истребителей; бомбы и снаряды посыпались на головы ошеломленного врага, на готовые к атаке скопления танков и самоходных орудий.

Ответный огонь неприятеля был беспорядочным и не таким сосредоточенным, как этого хотелось фашистскому, командованию Артподготовка противника была сорвана, и как только с отдельных, заранее разгаданных советским командованием направлений двинулись ударные колонны «тигров», их встретили, засучив рукава, артиллеристы и бронебойщики — заработали противотанковые и самоходные пушки и торчавшие из каждого окопа и каждого куста бронебойные ружья..

Было только пять часов, а сражение уже разыгрывалось со всей силой.

…Алексей смотрел в бинокль на затянутый пылью и дымом оборонительный рубеж полковника Синегуба. Отдельные участки советской обороны во многих местах сплошь покрылись рыжеватыми облачками. Они словно выпрыгивали из-под земли целыми десятками, пушистые и легкие, как вата, и долго не рассеивались, так как не было ни малейшего ветерка. Алексей уже знал, что это значило: снаряды ложились пачками возле окопов или в них самих.

«Неплохо кладут, сволочи!» — пробурчал стоявший рядом и наблюдавший в стереотрубу генерал. Как бы в подтверждение его слов, не менее дюжины тяжелых снарядов и мин веером обложили землянку командного пункта Минут пять невозможно было ни вести наблюдение, ни разговаривать.

Когда немцы перенесли огонь правее, Богданыч, вытирая клетчатым платком с лица пот и пыль, сказал:

— По подозрению лупят. Высотка — значит, долби ее, а насчет КП, пожалуй, и не догадываются.

Телефонисты проверили связь: все полки и артиллерия отвечали. Заработала рация. Командный пункт командира дивизии стоял среди бушующего огня, как маленький, почти незримый островок в штормующем океане.

Едва кончилась артподготовка немцев, повалила авиация. Но теперь она уже действовала не безнаказанно, как в былые, памятные Алексею времена. Навстречу вражеским эскадрильям сразу же вырвались краснозвездные стаи советских истребителей, штурмовиков, бомбардировщиков. Самолеты в ясном небе закружились с злым жужжанием, как пчелы при вылете роя из улья. Звуки наземного сражения слились с сухим клекотом боя воздушного…

— Вон — пошли! — минуту спустя сказал генерал, не отрываясь от стереотрубы. — Танки пошли.

Алексей плотнее прижал к глазам бинокль. Он впервые вел наблюдение с господствующего над таким большим пространством командного пункта. Когда сидишь в окопе или на батальонном КП, многого не увидишь. Там надо бить лезущего на тебя врага, и при этом невольно забываешь, что делается тут же, рядом. Круг наблюдения ограничивается, суживается до какой-нибудь одной высотки, дороги или курганчика, и кажется — на ней-то и решается судьба всей армии, всего фронта…

Теперь перед Алексеем тянулась полоса на несколько километров. Правда, не всю ее мог обнять глаз, но широкая панорама боя расстилалась перед ним и словно колыхалась в разноцветном дыму и пыли.

Взгляд Алексея был прикован к мельнице. Она стояла, как великан, пытающийся преградить путь вражеским ордам. Мимо нее в обе стороны шли неприятельские танки. Маленькие, похожие на ползущих жуков, приплюснутые спереди, они обтекали ее двумя клиньями и устремлялись прямо на рубеж полковника Синегуба. Один клин, по расчету Алексея, двигался прямо на позиции капитана Гармаша, как раз в то место, где сидели Иван Дудников и Микола Хижняк. Другой, более широкий и тупой, направился по дороге в узкий стык между вторым и третьим батальонами.

Алексей еле успевал отмечать взглядом все, что происходило на рубеже. В обычное время он, пожалуй, ничего бы толком и не разглядел. Но сейчас его взгляд ловил каждую мелочь. Картина, развернувшаяся перед ним, поразила его ужасающим величием.

Вот первая косая шеренга тяжелых танков миновала мельницу и ускорила движение. За каждой машиной поднимался ржавый хвост пыли. Танки мчались между поднимающихся темных вихрей, как среди внезапно вырастающих деревьев. Вокруг возникали новые и новые вихри, все гуще, все пышнее. Алексею показалось, что с переднего края повеяло зноем и гарью. Он уже не замечал, что ничего не слышит, что его уши заложило от страшного напряженного гула, рвавшегося со всех сторон в амбразуру КП. Земля дрожала под его ногами…

«Что делается! Что делается!» — вертелась в мозгу однообразная мысль.

И в это самое время Алексей вдруг увидел, как передний танк первого клина будто споткнулся и быстро повернулся боком. Словно фонтан вырвалось из него пламя. Потом черный, прямой, как свеча, столб потянулся к небу. Казавшийся издали маленьким, игрушечным, танк горел на глазах Алексея, точно плавясь на жарком солнце.

— Вы видите? — радостно крикнул Алексей генералу. — Один есть.

— Вижу, вижу, — кивнул комдив, не отрываясь от стереотрубы. Судя по выражению лица, он совсем не радовался первому почину артиллеристов и бронебойщиков.

Фашистские танки стали обходить горевшую машину и, очевидно, снова попали под дружный огонь истребителей-артиллеристов. Вспыхнул еще один танк, потом еще. Движение стальной цепи замедлилось, правая сторона ее распалась. Часть машин застряла в начале атаки, другая изменила направление и устремилась правее, но, видимо, наткнулась на такой же плотный заградительный огонь. Шедшая за танками пехота залегла… Атака захлебнулась…