— За доставку пленных отвечаете головой. Понятно?

— Ясно, товарищ гвардии майор! — козырнул Гоголкин, окинув веселым взглядом перебежчиков.

— Что, камрады, надоело служить Гитлеру? — добродушно ухмыльнулся он. — Вот и хорошо сделали, что перешли к нам. Можно сказать, явились поздравить нас с Первым мая? Ну, камрады, шагом марш. За невежливость пока не обижайтесь. Хотя вы к нам пожаловали добровольно, но, прежде чем за наш праздничный стол посадить, мы вас проверим досконально.

— Вот это верно, — сказал Алексей.

— Ты гляди, чтобы они не смазали пятки под самым твоим носом, — не преминул предупредить Арзуманян.

— Не беспокойтесь, товарищ гвардии старший лейтенант, мы уже ученые.

Артур Гольц легонько стукнул сбитыми каблуками.

— Желаю оставаться счастливо. До свиданья, — не совсем четко произнес он нетвердо заученную русскую фразу и неуверенно улыбнулся.

— Ни пуха ни пера! Катись колбаской, — напутствовал смягчившийся Рубен.

Придерживая за руку ослабевшего Пауля и наклонив голову, Артур Гольц в сопровождении автоматчиков вышел из землянки.

— Тоже мне «коммунистиш партай», — презрительно передразнил Рубен. — Кто им поверит.

— А зачем они перебежали к нам? Как по-вашему? — спросил Алексей.

— Не знаю, майор, не знаю, — с досадой отмахнулся Рубен. — Не верю я им, вот и все. Я — армянин. Моя земля далеко отсюда, но я их ненавижу. Что они наделали? Москву хотели взять? А-а… Почему в начале войны не перебегал? А теперь перебежал. То-то…

— Вы неправы, Рубен. Есть две Германии. Есть народ и фашисты.

— Знаю. А мне когда разбираться? Пришел сюда, значит враг, — снова загорячился Рубен. — Пускай замполит разбирается, а я солдат, командир… Мне воевать надо.

Арзуманян возбужденно зашагал по землянке из угла в угол. В эту минуту снаружи послышался грузный топот, чье-то тяжелое дыхание, в землянку просунулась голова связного, срывающийся от радости голос сообщил:

— Товарищ лейтенант! Товарищ майор! Разведчики вернулись в целости и невредимости. «Языка» приволокли. Офицер, товарищ лейтенант. Ох, и здоровущий. Зараз сюда притащут.

Все это связной выпалил одним духом, не заходя в землянку. Арзуманян сразу просиял:

— Вот это дичь! Давай его сюда — живо! Ай-да хорош подарок! Ай-да праздник! Слышишь, майор? Какой крупный фазан, а?

Но Алексей уже не испытывал интереса к пленному фашистскому офицеру. Сколько он перевидел их за свой боевой путь! Он уже представлял себе, какой это «фазан». Эсэсовец, должно быть, стеклянные глаза, юнкерская выправка, наглая морда! Другая Германия. Черная, ненавистная…

Алексей нацепил на шею автомат, собираясь уходить.

— Куда же вы, товарищ майор? Не останетесь посмотреть «языка»? — удивился Рубен.

— Вы его поскорее отправляйте в дивизию. Не задерживайте ни минуты. Там ждут с нетерпением, — сказал Алексей и вышел из землянки.

Влажная волна воздуха опахнула его. Уже светало. На востоке тускло рдела, проступая сквозь мглу, малиновая полоска утренней зари. Бледнели звезды. Майский рассвет разгорался…

Алексей зашагал вдоль окопов. Неясная, но сильная радость заполняла все его существо. Ему казалось, вместе с разгорающимся утром какой-то большой свет разливался по всей земле. Праздник! Праздник! Он чувствовался во всем — этот приближающийся праздник скорого избавления. Взять хотя бы этих немцев… Зачем они пришли? Не потому же только, чтобы спасти свою шкуру… Это они подтачивают и без того загнивающий лагерь врага…

«Да, праздник наступит, какие бы трудные дороги ни лежали к нему», — думал Алексей.

Впереди, в узком ходе сообщения появилась из утреннего тумана группа бойцов. Алексей едва успел посторониться. Четверо рослых пехотинцев в пестрых камуфляжных плащах, какие носят разведчики, тащили на руках что-то тяжелое и длинное, завернутое в плащпалатку. Алексей смог лишь заметить торчавшие из нее ноги в офицерских начищенных сапогах.

«Вот он, этот „язык“, и есть. Только они его, наверное, изрядно пристукнули», — подумал Алексей.

Было уже совсем светло. Лица разведчиков, разгоряченные, потные и усталые, отражали полное удовлетворение. Глаза весело и победоносно блестели. И еще одно выражение, свойственное только разведчикам, — выражение самодовольства, лихости и скрытого лукавства заметил Алексей на лицах бойцов. Он велел им на минутку задержаться.

Разведчики, тяжело дыша, остановились.

— Вы что же, друзья? Часом, не мертвого волокете? — спросил Алексей.

— Какое там, товарищ гвардии майор, — с живостью ответил, переводя дыхание, высокий разведчик, державший тяжелую ношу за передний конец, и ожесточенно сплюнул: — Дышит, гадюка. Мы только ему кляп в рот засунули. Чтоб не кричал. С самого начала, как мы его сгребли, он, подлюка, отказался ногами итить. Барин попался, товарищ гвардии майор. Ух, и тяжелый, измучились вконец. А тут еще под огонь попали.

Алексей невольно улыбнулся.

Разведчики, вполголоса переговариваясь и пересмеиваясь, потащили «языка» дальше.

Алексей постоял в ходе сообщения в раздумье. «В самом деле, надо взглянуть на этого „барина“. И еще раз наказать, чтобы поскорее отправляли его в дивизию», — подумал он и повернул назад к землянке командира роты.

Распеленатый, с освобожденным от затычки ртом, но со связанными за спиной руками, рослый обер-лейтенант, нагнув голову, стоял посредине землянки. Рубен Арзуманян и Гомонов с удовольствием, как на крупную диковинную дичь, смотрели на него. За спиной фашиста плечом к плечу (землянка еле вмещала такое большое количество людей), с автоматами на груди, тесно жались друг к другу разведчики.

Алексей протиснулся вплотную к столику.

— Вот он, товарищ гвардии майор, — возбужденно сверкнул знойными глазами Арзуманян. — Полюбуйтесь, — правда, крупный фазан? И не желает отвечать.

Арзуманян подал Алексею офицерскую книжку в черной сафьяновой обложке с оттиснутым на ней кондором, растопырившим крылья и державшим в когтях круглый щит со свастикой. Неверный свет снарядной гильзы, сливающийся с праздничным сиянием утра, проникавшим в узкую амбразуру землянки, падал на нее.

Алексей развернул книжку, прочитал:

«Дивизия СС „Огня и меча“. Обер-лейтенант барон Альфред фон Гугенгейм».

Дичь была действительно крупная. Такой «язык», наверное, многое мог рассказать о летних оперативных планах германского командования.

— Где вы его поймали? — обратился Алексей к широколицему сержанту с удивительно хитрыми и дерзкими глазами.

— В уборной, извиняюсь за выражение, товарищ гвардии майор.

Кто-то из разведчиков прыснул со смеху.

— Отставить! — крикнул Арзуманян. — Что за смешки!

Широколицый разведчик невозмутимо продолжал:

— Был он выпивши, товарищ гвардии майор. Пошел, стало быть, оправиться, ну, мы его и сцапали. Здорово брыкался, сволочь. Но мы его скорее в плащпалатку честь-честью, как голубчика, соску в зубы — и давай ходу. Мы еще заранее этот ихний сортирчик высмотрели, все, как полагается. Часового, конечно, чикнули, чтоб не мешал…

Арзуманян даже за живот взялся:

— Ну и спектакль…

Только Гомонов бровью не повел — сидел насупившись.

— Вы не желаете отвечать на вопросы? — спросил Алексей пленного по-немецки.

Обер-лейтенант вскинул длинную высоколобую голову. Пожалуй, впервые Алексей увидел столько ненависти в глазах человека. Холеное лицо эсэсовца казалось не лишенным приятных черт: женственно-нежные губы, ямочка на юношески округлом подбородке, но глаза слишком светлые, ледяные, надменные, кожа отечного лица бледная, прыщеватая.

Странное, ни с чем не сравнимое удовлетворение испытывал Алексей, глядя на силившегося сохранить гордое достоинство, изрядно потрепанного, утратившего недавний лоск обер-лейтенанта.

Какая разница была между этим нагловатым бароном и теми двумя немцами, которых он допрашивал недавно.

Алексей повторил свой вопрос.

Презрительно скривив губы, барон Альфред фон Гугенгейм ответил: