Не прошло и четверти часа, как оттуда вышел Аристархов и, вихляя ногами, не разбирая дороги, точно слепой, направился к берегу.

— Идет, — сказал Илья настораживаясь.

— Какую-сь, видать, награду получил — земли под собой не чует, — как всегда мрачно съязвил Панфил.

Аристархов подошел, тяжело дыша, и, подломившись в коленях, опустился на горку гнилой рыбьей чешуи и костей.

Из-под глубоко надвинутой войлочной шляпы виднелись только бледные, судорожно подергивающиеся губы.

— Ну что? Что он тебе говорил? — пригнулся к нему Егор.

Аристархов медленно обвел рыбаков измученным взглядом, выкрикнул срывающимся голосом:

— Доконал он меня, братцы, Под самый корень подрезал. Говорит: «Не заплачу тебе денег за твою долю». Слыхали? «Ты, — говорит, — мне четвертной должен». И верно, братцы, должен. За старюку, за рвань… Провязь у него брал… А что я могу поделать? Брал… Вот теперь и припомнил…

Аристархов неожиданно всхлипнул, мутная слеза скатилась к влажным усам.

Словно обожженный ею, он поморщился, сердито скрипнул зубами:

— До чего довел, а? До чего довел, сукин сын!

Пораженные неожиданным исходом дела, рыбаки молчали, насупленно глядя в землю, слушая, как хрипит, разрывается дыхание в груди Семена.

Егор опомнился первый, затравленно оглянулся, словно ища помощи.

— Да разве он у тебя одного рыбу купил? А? Рыба наша, общая. Какое он имеет право не платить?

— Он и говорит: «Твой пай выверну, а остальным уплачу по справедливости», — сказал Семен.

— Ишь как, ребята, — зло заметил Панфил, — он всегда справедливостью в глаза колет. Чуть чего, сейчас — по справедливости, дескать, так полагается. Что и говорить, бухгалтерию завел, куда там.

— А я вот пойду побалакаю с ним. Я эту бухгалтерию вдребезги разнесу! — сказал Егор, расталкивая плечом рыбаков.

Ему загородил дорогу Илья.

— Подожди, кум, — тихо, но властно остановил он.

— Чего ждать? Докуда?

Егор рванулся, но теснимый Ильей, снова очутился в кругу. Илья напирал:

— Остынь немного, кум… Пусть подавится. Не ходи.

— Не ходи, Егор, — просипел и Аристархов, — будь он проклят. Зарежет он тебя после. А чем ты его убедишь?

Егор обмяк, опустил голову.

— И верно, братцы, чем ему докажешь? В петле держит нас Поляка… Его право. Нонче Аристархова, завтра еще кого-нибудь опутает… А мы… — Егор обвел рыбаков укоризненным, насмешливым взглядом. — А мы будем терпеть да помалкивать. Все будем ждать, а он…

Егор разразился страшной руганью, от которой, казалось, дрогнул знойный, настороженный, как перед грозой, воздух.

Рыбаки опасливо оглянулись, тяжело молчали. Только Аристархов хрипел и сморкался, уткнув в острые колени вздрагивающую голову.

Аниська закончил подноску сельди и зорко наблюдал за происходившим. Он отделился вдруг от толпы, быстро зашагал к конторе. Как всегда, он мало задумывался над тем, что собирался делать. Но он знал, — нужно было обязательно вступиться за дядю Семена. Зеленые, с ржавыми спущенными прутами, ставни прасольской конторы, за которыми так спокойно обманывали рыбаков, как бы притягивали его, — он шел к конторе, толкаемый злобным нетерпением.

Смахнув рукой пот с лица, Аниська храбро толкнул ногой узкую с блестящей медной ручкой дверь.

Из-за конторки встал Осип Васильевич. Сытое лицо его дрожало от смеха. За конторкой, важно развалившись, сидел счетовод Гриша Леденцов. Мотая кудрявой головой, он сдержанно и почтительно хихикал, очевидно, довольный тем, что развеселил хозяина смешным анекдотом.

С угрюмым недоумением, точно не понимая, над чем могли смеяться эти люди, Аниська смотрел в белое, с острыми пушистыми усиками, лицо Леденцова.

Бросив взгляд на свои босые, облепленные речным илом ноги, Аниська лихо и смачно, как могли только плеваться озорные хуторские парни, плюнул под стол.

Леденцов живо подобрал запачканный лакированный сапог.

— Чорт знает что такое! — пробормотал он, нагибаясь к столу.

— Невзначай я, — шмыгнул Аниська носом, — блестит, думал, посудина какая, ну и плюнул.

— Чего безобразишь, малец? — заметно багровея, нахмурился прасол. — За каким делом пришел, говори.

Сдвинув набекрень выпачканный в смолу картузишко, Аниська просительно развел руками.

— Поторговаться с вами можно, Осип Васильевич?

Полякин, сбитый с толку странным поведением пария, окинул его внимательно-подозрительным взглядом.

— Насчет чего? Говори — не задерживай.

— Да вот насчет запроданной селедки, — не без ехидства заговорил Аниська. — Оно, кажись, и ничего, да только не слишком ли дешево у Аристархова закупили?

— Как это — дешево? — опешил Полякин.

— Да очень просто. На каких это счетах вы так обсчитали Аристархова, а? По-моему, за четыре пуда по восемьдесят копеек — три рубля двадцать уплатить надо, а вы уплатили сколько?

Леденцов громыхнул счетами, перегнулся через стол.

— Пай Семена Аристархова удержан за долг. И разговору ни о каких деньгах не может быть.

— А ты помалкивай! — угрожающе подался Аниська к счетоводу. — Мы тебе и не столько еще рублей припомним. Ты, должно, с рыбаками еще не разговаривал, так поразговариваешь. — Аниська обернулся к прасолу. — Так вот, Осип Васильевич, надо отдать Аристархову деньги. А долг я вам отрыбалю. За мной запишите.

— Да ты кто такой? Что ты за цаца такая, что пришел сюда распоряжаться? — гневно выкрикнул Полякин, колыхнув животом.

Осознав вдруг всю дерзость непрошенного посетителя, он стал теснить его к двери, размахивая кулаками. Аниська отступал, спокойно усмехаясь:

— Да вы не шумите, а уплатите деньги по-хорошему. А ежели вам жалко, скажите. Знать будем вашу добрость.

Заложив руки в карманы штанов, Аниська уперся плечом в дверь, небрежно выставил ногу, презрительно щурил затуманенные злостью глаза.

— Что? Понравились чужие рыбальские копейки, да? Какие медом, небось, помазанные, — сладкие. Вы их понюхайте, Осип Васильевич. Они аристарховскими сиротскими слезами пропитаны… — Аниська оскалился! — A-а… Вы, должно, их на панихиду Аристархову оставили, да?

— Вон! — взвизгнул Полякин. — Гриша, чего же ты смотришь?

Леденцов услужливо вывернулся из-за стола, схватил Аниську за воротник грубой просмоленной рубаха.

Все остальное произошло очень быстро.

Выпростав из кармана каменно-твердый кулак, Аниська с силой двинул им в толстое ненавистное лицо Гриши и, почувствовав приятное облегчение, ударил счетовода, уже лежачего, еще раз в пухлый выбритый подбородок.

Не слушая отчаянных выкриков прасола, Аниська выскочил из конторы, рысью побежал между бочек и ящиков к реке.

Широкоплечий грузчик лениво преградил ему путь. Аниська рванулся, оставив ему рукав, в несколько прыжков достиг берега.

Егор кинулся навстречу сыну.

— В какое дело влип, говори, чортов сын?

— После расскажу, а сейчас тикать надо, папаня! — кинул Аниська, отпихивая каюк от берега и залезая в него.

Илья, крутивший цыгарку, опустил в недоумении кисет.

— Гляди, кум, никак, сам прасол сюда жалует. Аниська, что ты натворил, а? Тю-у, всей бандой сюда бегут.

Егор, переживший не одну проказу сына, только руками разводил.

Аниська уже сидел в каюке, потряхивая взлохмаченным чубом, отгребался от берега.

По пояс в воде за каюком брел Васька, выслушивал торопливые приказания друга.

— Вечерю, когда смеркнется, в займище доставишь. Свистнешь три раза — отзовусь, — торопливо наказывал Аниська.

Все еще ничего не понимая, Егор стоял на берегу.

И только Панфил да лежавший попрежнему под сараем Шарапов тихонько догадливо посмеивались.

Отплыв на середину Донца, стоя в каюке и размахивая, картузом, Аниська выкрикнул с презрением и досадой столпившимся на берегу грузчикам:

— Ну чего всполошились, трусы чортовы?! Не вздумайте искать по дурости. Все одно не дамся.

Подогнав каюк к противоположному берегу, он скрылся в камыше.