— Что ж вы будете делать? — с участием спросил Феликс.

— Надо перестраиваться… Ваня советовал применять другие краски и найти другую форму шкатулок. И надписи надо бы поменять…

— Надо бы, — согласился Феликс, незаметно оттащил Витьку от двери и шепотом спросил — На полчаса не смотаешь?

— Не могу. Дед не в духе… Утром продал только две шкатулки и одного краба, и то со скидкой…

— Мне надо сейчас.

— Фель, ну не могу я… Приди попозже, угощу свежей рыбой — отец получил… И деньги верну.

Последняя фраза насторожила Феликса.

— Ну скажи деду, что идем нырять за рапанами… — Он пристально посмотрел в глаза Витьке.

— И ты… ты будешь нырять? — медленно спросил тот, и Феликсу стало неловко.

— А чего ж нет? Или я нырять разучился? Скажи, а Ванька много достал?

— Десять штук, но крупных только три.

— Ого, — сказал Феликс и сразу взял себя в руки. — Правда, он ничего парень?

— Ты знаешь — да! — Витькины близорукие глаза остро вспыхнули синевой. — И не думал вначале. Не знаю, как вынюхал про нашу фабрику, прибежал… Прямо неловко было. А старался как, будто нанялся. И к концу даже кровь немножко из носу пошла…

Феликс неподвижно смотрел на Витьку.

— И тебе не стыдно? Эксплуататор — вот кто ты! — сказал Феликс и понял: он погиб… Он почти погиб!

Витька улыбнулся:

— Ладно тебе… Я его силой не затаскивал в лодку.

Феликс взял Витьку за локоть и вывел со двора.

— Что-нибудь случилось? — слегка оробевшим голосом спросил Витька.

— Ничего… Слушай, только не пугайся… Я тебе тут кое-чего припер, — Витька глянул на сверток под мышкой у Феликса, и лицо у него нахмурилось, и в гладкий, чистый лоб врезались, как у взрослого, сразу две морщины. — Ерунда, правда, но, может, пригодится: у нас с тобой обувь одного размера… Вот… Возьми…

Витька принял сверток и, шурша газетой, развернул и тут же поспешно и как-то испуганно, будто ворованное, вернул Феликсу.

— Ты что? — Феликс, кажется, испугался больше его.

— Не надо… Они почти новые… Совсем новые!

— Откуда новые? Старье!..

— Не надо…

— Бери, тебе говорят… У меня есть другие… Эти мне не нужны.

— Не возьму.

— Витька, что с тобой?

Витька угрюмо молчал.

Между тем к ним подбежали двое его братьев и в ожидании уставились на Феликса.

Феликс завернул в газету сандалии, сунул сверток под мышку, дал старшему из малышей довольно тяжелый еще кулек с конфетами (тот, не в пример Витьке, схватил его), кинул: «Всего» — и быстрым шагом пошел со двора.

Он не знал, к кому еще можно пойти. К Семке? Нет, к нему не надо.

К кому же? Ребят, казалось, так много. А теперь? Оставалась Аня.

Надо пойти к ней. Только к ней.

И держаться так, будто ничего не случилось.

А и правда, что случилось?

Сильно жгло солнце, пахло разогретым асфальтом и слегка подгоревшими шашлыками. Скалистый лениво шумел, перебирал струны гитары, взвешивал на уличных весах курортников, нагулявших или потерявших вес, фотографировал их, предлагал мороженое, пирожные, морские прогулки на маленьких теплоходах, экскурсии по историческим местам и большой выбор вещей из специализированного магазина «Подарки»…

И никому не было дела до Феликса.

Он толкнул калитку Аниного двора и с бьющимся сердцем пошел по дорожке меж кустиков, поглядывая на гранатовые деревья, на грядки с клубникой и огурцами. Вдруг раздался визг. Аня в выцветшем лиловом купальнике удирала от него, выскочив из-за кустика, и исчезла под деревьями инжира. На мягкой взрыхленной земле остались следы ее босых ног.

Из-за угла дома с лейкой в руке вышла Анина мама в серой кофте с засученными рукавами и, увидев Феликса, заулыбалась, залучилась вся.

— Что это она у вас такая пуганая?

— Показываться не хочет в таких нарядах… В саду донашивает…

Феликс вдруг рассмеялся. Просто так рассмеялся, без всякой причины — наверно, потому что слишком все натянуто было у него с утра, а теперь отпустило, и стало так легко и ясно.

Мать Ани завздыхала:

— Какое нонче лето: ни дождинки с неба… Беда, все пропадает в саду…

— Да, да, — согласился Феликс. — Жаль… — Но меньше всего думал он сейчас о зное этого лета и ее саде.

— Аня! — громко крикнул он. — Выползай!

И она вышла, и всего минуты через три после своего панического бегства — и ее нельзя было узнать! — в беленьком ситцевом платьице — загорелая, легкая, с тонкими глиняно-смуглыми руками. На ногах ее были белые тапки.

— Ты чего драпанула? Думала, кто-нибудь другой?

— Да нет. — Она не смотрела ему в глаза.

— А все же?

— Да ничего такого, — с некоторой досадой, точно у нее под пыткой домогаются признания, сказала она. — Все тебе надо знать… — И стала тапкой давить сухой комочек земли, потом шмыгнула носом, точно внезапно простудилась.

Мать вдруг заторопилась и ушла от них.

— Пойдем сегодня купаться? — спросил Феликс.

— Да, право, не знаю… Много дел… Если только попозже… Как раз ту девочку увидите, в которую вы все по уши влюблены…

Феликс засмеялся.

— Значит, идем? Всех ребят двора прихватим, и Аркашу, и Витьку, и Артема, и Лиду…

Аня почесала коленкой о коленку.

— А что это у тебя за сверток под рукой?

Феликс вдруг почувствовал сильный жар во лбу, точно температура у него подскочила под сорок.

— Да так… Ничего… Обувку несу в ремонт. — И сказал уже другим голосом: — Ань, может, зайдешь ко мне сейчас? Есть новые книжонки и свежий квас… И вообще поболтаем…

Аня провела смуглой рукой по плечу, опустила голову и вздохнула:

— Сейчас не могу, Феля…

И вдруг Феликс обиделся. Впервые не на шутку обиделся, смертельно обиделся — и на нее, и на всех их, и даже на Захарку, который-то ни в чем не был виноват: не оказался дома и не успел ничего такого сказать ему…

Неблагодарные! Он ничего не жалел для них, себя, можно сказать, растрачивал, а они?

Феликс почувствовал, как у него дернулась щека.

— Ну пока, я пошел. — Он отвернулся от нее и зашагал к калитке.

Часа через два в дверь позвонили. Кого там еще несет?

На пороге стоял Захарка.

— Ты приходил ко мне? — Глаза Адъютанта так и сверкали, а воинственно курносый нос, казалось, еще больше вздернулся.

— Заходи… Ты где пропадал?

— Да так… — замямлил Захарка. — Мать посылала… Все дела, дела…

«Знаем мы, какие у тебя дела! — подумал Феликс. — Ворованной рыбкой торговал!» — и хотел уже было срезать острым словцом Адъютанта, но сейчас этого нельзя было делать. Пусть он и грубоват и не очень развит, но ведь как предан ему.

И, не желая больше дипломатничать с ним и ходить вокруг да около, Феликс в упор спросил:

— Как тебе новенький?

— Ванька?

— Он самый.

— А что? Ничего паренек, быстрый… Хваткий!

— Ты так считаешь?

Адъютант сразу понял, что дал промашку, радость на его лице померкла, и ярко-черные сверкающие глаза чуть помутнели.

— А что, нет? — спросил он. — Нет?

— Нет, — сказал Феликс: уж с Адъютантом ему не надо было хитрить. — Разве ты не видишь, какой он самоуверенный? — Лицо у Захарки становилось все более грустным, неподвижным, и курносый нос его смотрел уже не так бодро и воинственно. — И он против всех нас…

— Это Ваня-то? Не может этого быть!

— Слушай, что тебе говорят! — оборвал его Феликс; он вдруг понял: теперь нельзя отступать ни на шаг, надо идти напролом и не быть слюнтяем. — Ты знаешь, что он помогал Витьке нырять за рапанами? Что он сейчас работает над чертежами новых шкатулок и придумывает остроумные надписи к ним, чтоб тот переплюнул всех конкурентов на рынке и зажил не так, как вы, несчастные труженики Черного моря…

— Феликс, дай слово, что это правда! — заорал Адъютант. — Дай слово!

— Нет, сплошное вранье… Это еще не все, слушай дальше: он хочет дружить с балконными крысами и даже звал их купаться…