Нина и не подозревала до сей поры о существовании на своем, казалось бы, знакомом девичьем теле потайных уголков и местечек, с жадностью ждавших прикосновений мужской руки. Это неизвестное прежде тело зажило теперь своей неведомой жизнью. И жизнь эта была такой необыкновенно сладостной, такой жгучей, что она не успевала следить за все новыми и новыми наслаивающимися ощущениями, пока они не стали непереносимо сладкими и тело не забилось в последних судорогах. Кто‑то кричал, и только сейчас она поняла, что кричала она сама.
Потом все прошло, как летний ливень. Осталось лишь ощущение свежести в воздухе и легкого тумана в голове. Ей было хорошо. Полулежа в объятиях Викентьева, она лениво думала о том, что все ее сомнения разрешились каким‑то странным, но удивительно приятным образом.
— Мы теперь муж и жена? — спросила Нина, внимательно рассматривая ставшее родным лицо Викентьева.
— Да, — ответил Викентьев.
Пусть она думает, что это и есть все отношения между мужчиной и женщиной. У него впереди много времени, чтобы просвещать ее шаг за шагом. Так даже лучше.
— У нас теперь будет ребенок? — серьезно спросила Нина.
— Нет, — усмехнулся он такой наивности. Ох уж эти институтки, ничего не знают!
— Я хочу ребенка от тебя. Я уеду с тобой. Я люблю тебя, — и Нина стала целовать нежную молодую кожу на обожженной половине лица.
«Вот и славно», — подумал Викентьев, а вслух сказал:
— Сейчас поедем за документами. Помоги мне одеться.
Когда мимо Батько прошли две женщины, высокая с вуалью на лице под ручку с маленькой, он даже не обратил на них внимания. Велено было фильтровать с вуалями, одиноких и рослых. А пары никто не велел трогать. Мало ли таких пар гуляет по городу, за всеми не набегаешься…
* * *
На душе у «Дяди» пели птички. Проснулся он рано и, нежась под одеялом, с любовью посматривал на стоящий в углу сундучок. Встав с постели и сменив фланелевую ночную рубашку на полосатое трико, «Дядя» занялся энергичной шведской гимнастикой перед большим, в полный рост зеркалом. Зеркало отражало сильную и весьма спортивную фигуру, которой бы позавидовали многие члены атлетического кружка г–на Гаккеля. «Надо будет в воскресенье посетить соревнования!$1 — подумал атлет, направляясь в халате в ванную комнату.
Там он разоблачился догола, тщательно проинспектировал все интимные мужские места, местами тоже остался доволен. «Хорошо бы завести постоянную любовницу!$1 — еще одно благое намерение пополнило список будущих дел. Швейцарская опасная бритва, английский мыльный порошок и французский одеколон придали коже «Дяди» матовый блеск и очарование. Холодный душ, принятый со стоицизмом восточного монаха, завершил каждодневные гигиенические процедуры. Махровая простыня довела тело «Дяди» до восхитительного утреннего ощущения мышечной радости, когда каждая клеточка поет от восторга бытия свою маленькую, но приятную песенку.
Сведя таким образом вместе душевную и телесную гармонию, «Дядя» занялся приготовлением завтрака. Слуги он не держал по причине отвращения к эксплуатации человека человеком. Он любил готовить и, надо отдать должное, делал это мастерски. Но сегодня времени было мало: необходимо было успеть до обеда съездить в ближайший лесок, испытать там бомбу и вернуться в город.
Вечером в Народном доме был заявлен философско–религиозный диспут «Русь, камо грядеши?», в котором он намеревался еще раз проверить на публике свое ораторское искусство и отточить несколько новых доводов в пользу немедленной социальной революции и уничтожения монархии, как идеологически, так и физически.
Поэтому на завтрак была свежепосоленная балтийская лососина под майонезом, белый калач с французским маслом, к калачу тривиальная красная икра и две чашки крепкого чая по–английски, с молоком и сахаром. Курить до завтрака г–н Гаккель не советовал, поэтому самая сладкая, первая папироса была отложена на конец трапезы.
Естественный ход мыслей после такого начала дня был несколько однообразен, но приятен: какая все‑таки чертовски отличная штука жизнь! Почистив зубы, «Дядя» принялся облачаться. Поход в лес требовал от истинного спортсмена английских бриджей, кожаных гетр и высоких горных ботинок. Все это в гардеробе имелось. Полотняная рубашка с галстуком, джемпер джентльмена в косую клетку, тирольская куртка болотно–зеленого толстого сукна и тирольская же шляпа с перышком фазана идеально дополняли картину. Не портил ее и сундучок с замочком. Внутри наверняка пряталось что‑то необходимое в лесу: ланч, бутылка портера и курительные принадлежности.
Осторожно неся сундучок с бомбами (не стоило оставлять их без присмотра), «Дядя» кликнул извозчика и велел ехать за Политехнический институт в Сосновку. Неподалеку от города там еще сохранился хороший лес и деревья с толстыми стволами для безопасного укрытия во время взрыва. Гуляк в это время года в лесу не ожидалось, так что все должно было сойти наилучшим образом.
Извозчик попался говорливый и общительный, охотно рассказывал о положении крестьян в деревне. На вопрос молодого барина о том, как примут крестьяне известие о раздаче земли в бесплатное пользование, неожиданно погрустнел:
— Дак кому она нужна, земля эта! Одно только страдание от этой земли… как каторжный с утреца до полуночи! Ни тебе выпить, ни тебе отдохнуть. Вон я третьего дня в синему пошел — ухохотались глядючи, Петруня–сосед даже обмочился… А в деревне, барин, не до смеха. А ежели еще земли добавить — так просто ложись и помирай!
Отсюда «Дядя» сделал единственно правильный вывод: будущая революционная раздача земли должна вестись между крестьянами не слепым образом — всем сестрам по серьгам! — а с учетом естественной тяги крестьянина к земле. И ни в коем случае не должна попадать земля в руки развращенных городом безземельных слоев, отравленных буржуазными мещанскими идеалами. Из каждой такой встречи с представителями угнетенного народа он тут же извлекал руководство к будущему действию на посту если не Председателя Совета Министров Свободной России, то уж министра обязательно.
Оставив извозчика дожидаться, «Дядя» вначале по тропинке, а потом и по снежной целине углубился в лес. Пройдя метров двести по не очень глубокому снегу, он вышел к круглой поляне, со всех сторон окруженной высокими стройными соснами. Идеальное место. Он кинет бомбу вон к той сосенке, а потом посмотрит, сколько осколков застрянет в коре.
Вытоптав в снегу вокруг себя небольшой пятачок, «Дядя» поставил на него сундучок, ключом отворил замочек и откинул крышку. Три черных цилиндра внутри спокойно ждали своего часа. За пять минут до акта перевернуть бомбу и тем самым поставить ее на боевой взвод. Даже эти простые слова завораживали своей четкой военной лаконичностью. Боевой взвод. Вот и пришло его время.
Чтобы успокоить нервы, «Дядя» закурил папиросу. Табачный дым, смешиваясь с морозным воздухом, подымался вверх тонкой молочной струей. Над головой мелкой дробью застучал дятел. Пролетела сорока, уворачиваясь на лету от деревьев. В лесу было тихо. Пора.
«Дядя» достал золотые часы, подарок отца. Повесил их на сучок перед глазами. Вынул из гнезда меченую бомбу. Все‑таки волнительно… Сердце забилось учащенно. Может, перевернуть и сразу бросить? Да нет… А если не сработает, как надо? Что тогда? Подбирать? И что делать? Ехать к Неве и бросать в воду? Чушь собачья.
— Успокойся, — сказал он вслух сам себе. И это подействовало.
Держа цилиндр на уровне груди, он перевернул его вверх дном. Ничего страшного не произошло. Отлично. И он посмотрел на часы, засекая время.
Внутри цилиндра кислота со дна пробирки струйкой протекла через первый войлочный пыж. Бумажный пыж оказался слишком плотным, поэтому несколько секунд ушли на то, чтобы полностью намочить бумагу. Как только бумага намокла и задымилась, первая капля кислоты попала на оболочку взрывателя. Оболочка сопротивлялась кислоте еще полсекунды. После этого взрыватель сработал.
Между срабатыванием взрывателя и взрывом динамита прошло неизмеримо малое время — несколько тысячных секунды. Так что услышать или заметить что‑либо «Дядя» просто не успел. В его руках из ничего возник огненный шар, который, разрастаясь со скоростью, превышающей скорость звука, стал разрывать тело «Дяди» на мельчайшие фрагменты. Исчезли руки, ребра, легкие, плечи, спина, живот. От ног остались лишь голени, вбитые взрывом в снег. Почти целая голова отлетела, кувыркаясь в воздухе, метров на пятьдесят.
