Григорьев не мог избавиться от ножа, но он понял, что заговор ослабевает, как только нож омывается кровью. Он действительно хотел безраздельной власти и свободы. Он завидовал Вовкиному деду и ждал его смерти. Как только дед умер, Григорьев тут же нарушил данное слово. Он не пожалел своего сына, почти младенца, набросился на него на глазах матери. Женщина умерла от ужаса. Григорьев не остановился, заманив к себе маленького племянника, обратил и его. Он хотел собрать собственную стаю, чтоб все обращенные волколаки подчинялись только ему, чтоб он был их полновластным Хозяином.

Парни боялись его панически. Сами они никого не убивали, но видели, как Григорьев резал своих жертв, чтоб ослабить заклинание деда и иметь возможность оборачиваться волком чаще, чем раз в месяц в полнолуние.

Григорьев торопился. Январь – самое глухое время. Он должен был успеть до наступления Рождества расправиться с настоящим Хозяином, Белым цариком. Потому что потом его силы заметно ослабли бы, а после Крещения он и вовсе стал бы бессилен. Ведь всем известно, во время Крещения мир очищается от злых духов.

А Григорьев был одержимым. И каждый год после Крещения он запирался дома и долго болел, до самой весны.

На Рождество приехали Вовкины родители.

Бабка Матрена очень просилась на праздничную службу, поэтому все семейство отправилось в райцентр.

– Тебя еще дед крестил, – напутствовала Матрена Вовку, – и мне наказывал, чтоб я напоминала тебе о том, что в церкву надо ходить!

Вовка послушно кивал, хотя и побаивался. Ведь как ни крути, а он все-таки оборотень… И как об этом говорить на исповеди? Он поделился своими сомнениями с Мишкой.

– Никакой ты не оборотень, – отрезал друг, – тебе же дед сказал, что ты человек! Просто у тебя способность такая. И предок твой Вольх Всеславьевич не был обращенным или одержимым. Он, может, для того и родился таким, чтоб с волколаками бороться. Не зря же его называют Белым цариком и Волчьим Пастырем. Вот и теперь ты – его прапрапра… короче, его потомок, последний в роду, и способности твои проявились именно тогда, когда надо было людей спасать. Ты и спас. А на исповеди надо о грехах рассказывать, а не о добрых делах.

«Все-таки Мишка настоящий друг!» – думал Вовка, слушая его.

Григорьева искали, конечно, но не нашли, что неудивительно.

Зато нашлись два человека, пропавшие в прошлом году. В районе это событие стало настоящей сенсацией. Но и она скоро забылась. Ведь объяснение об исчезновении выглядело уж очень просто: один сказал, что уезжал на заработки, другой утверждал, что жил у родственников.

Водитель и женщина еще не успели попасть в розыск. К тому же женщина была одинокой, жила замкнуто, в поселке ни с кем особенно дружбу не водила, и хотя соседи заметили, что она пропала, шум не поднимали, да и многие в поселке догадывались о том, что дело тут нечистое. Оказалось, что Григорьев держал в страхе всех обитателей поселка, слухи о нем ходили всегда, но только за спиной и потихоньку. Никто не решился бы вступить с Григорьевым в открытый конфликт. Что же касается водителя, то у него семья на праздники отправилась в город. Так что ни жена, ни дети даже не знали о его исчезновении.

После всех событий племянник Григорьева вернулся в райцентр к родителям, а сын Григорьева заперся в доме и долго не выходил. Соседи сочувствовали, как же, отец пропал, но многие втихомолку радовались. Как бы там ни было, парня жалели, помогали, конечно, кто чем мог. Но он людей сторонился, пускал к себе только дурачка Лешу.

Обо всем этом Вовка узнал, когда приехал в поселок в следующий раз, а случилось это ранней весной.

Бабка Матрена уже стояла в огороде, прикидывая, где какие грядки она разобьет и что на них посадит. Снег сползал с земли, обнажая черные проплешины. Уже прилетели грачи. Сын Григорьева возился с отцовским трактором во дворе под навесом. Вовка зашел его проведать. Вася хоть и боялся его, но все же не так, как раньше.

Он рассказал Вовке о том, что иногда к нему приезжает его родня, что весной он собирается пахать, а потом, наверное, будет поступать в колледж, скорее всего, на заочное обучение, потому что в городе жить не хочет.

О Григорьеве не говорили. Да и о чем говорить, если все сказано. Сын мало что помнил из своего детства. А то, что происходило потом, вспоминать не хотел.

Спросил только:

– А ты крещеный?

– Крещеный, меня дед крестил, бабушка рассказывала.

Парень вздохнул:

– Вот и Леша тоже крещеный… И тоже твой дед крестил.

– А ты – нет? – уточнил Вовка.

– Куда там, – отмахнулся он, – вот думаю, а мне-то можно?

– Нужно, – уверенно ответил Вовка. – Хочешь, я с тобой пойду?

– Хочу! – обрадовался Вася. – А когда?

– Да хоть завтра. Поедем на автобусе, зайдем в церковь, все узнаем. Или дождемся родителей, они нас на машине отвезут.

Вася улыбнулся:

– И Лешу с собой возьмем.

– Конечно, – ответил Вовка.

У Васи посветлело лицо, он как-то очень легко вздохнул, даже засмеялся.

И у Вовки настроение сразу улучшилось. Ему было искренне жаль парня и очень хотелось ему помочь.

– А чем же ты вообще хочешь заниматься? Ну, в жизни? – спросил Вовка.

– Да вот, – смущенно сказал Вася, – зовут в лесничество… если бы ты позволил…

– Конечно, – улыбнулся Вовка.

– А волки на меня не в обиде?

– Ничего, я с ними поговорю, – пообещал Вовка.

Почему одним – все, другим – ничего?

Вот вопрос вопросов! А то пишут: «Быть иль не быть?» Да лучше вообще не быть, чем быть такой! Варя стояла перед зеркалом и хмуро рассматривала свое отражение.

Угораздило же уродиться такой!

Уродилась – уродина. Вот именно – уродина.

Варя медленно провела ладонью по лбу, следя за тем, как ее зеркальный двойник проделал то же самое.

«Может, челку остричь?»

Мысль о челке разозлила ее еще больше.

«Какая челка! Опомнись! Челку она отрежет! А ноги тебе кто удлинит? Кто тебе росту добавит? С лицом что делать будешь? Да-да, вот с этой самой физиономией, что сейчас маячит перед тобой в зеркале?!»

Варя резко отвернулась и отошла в сторону. Незачем себя травить. Настроение и так – ниже плинтуса.

Особенно после вчерашней вечеринки.

«И зачем я туда поперлась?! Ведь не хотела же! Дура! Дура! Еще и вырядилась всем на посмешище! Платье новое нацепила!»

Варя в сердцах схватила сумку, затолкала туда учебники и тетради со стола. Чуть не сломала застежку.

«Ладно, если бы еще кто-то нравился… да и кто у нас может понравиться? Смешно даже!»

Она фыркнула от возмущения, вспомнив своих одноклассников. Покосилась на новое синее платье с яркими полосками, брошенное на спинку стула. Платье, видимо, почувствовав свою вину, сжалось, рукав беспомощно сорвался и повис, касаясь пола.

– У! – Катя схватила ненавистное платье и, скомкав, затолкала в шкаф, с глаз долой. Платье было свидетелем ее вчерашнего позора. Пусть невольным, но свидетелем. Школьная вечеринка вспомнилась так ярко, как будто она еще не кончилась, как будто Варя до сих пор отплясывала в кругу одноклассников, уверенная в собственной неотразимости.

Отплясывала до тех пор, пока не услышала у самого уха:

– Варь, ты че так ссутулилась?

Повернула голову и встретилась взглядом со смеющимися глазами Ленки Гориковой. Ленка – известная язва, но к Варе она никогда не приставала. Раньше не приставала. Потому что у нее с Варей ничего общего. Варя остановилась. Замерла, распрямила плечи и оглядела лица ребят и девчонок. Вон, шушукаются две… Смеются, чуть ли не пальцами тычут. «Это они надо мной», – пришла внезапная страшная догадка. Как она сразу не заметила! Ведь за весь вечер ее ни разу не пригласили на медленный танец. Можно было догадаться. Правда, ее и раньше не особенно приглашали… Варя знала, что далеко не красавица, и, в общем, ни на что особенно не претендовала. С одноклассниками у нее всегда были ровные отношения, ее никто не задевал, и она никого не трогала. Не выставлялась, но старалась быть дружелюбной. И ей даже казалось, что в классе ее уважают. Но сейчас над ней смеялись в открытую! Она стала посмешищем! А этого Варя стерпеть не могла!