Редемпшн, Невада, 1974

Кейли Бэрроу исполнилось семь лет, когда она впервые увидела Дерби Элдер в темном неровном зеркале старинного бального зала в доме, принадлежавшем ее бабушке. Тогда Кейли еще не знала его имени. Будучи практичным ребенком, она скорее удивилась этой встрече, нежели испугалась.

Это произошло как раз в ее день рождения. Состоялась семейная вечеринка с участием многочисленных двоюродных братьев и сестер, с разноцветными шарами, с кучей подарков и с огромным тортом в виде мишки. На Кейли было платье в оборочках, ее длинные белокурые волосы были аккуратно приглажены и весело блестели, перевязанные на затылке широким шелковым бантом. В руках она держала самый долгожданный подарок – куклу, которая говорила, когда дергали за веревочку у нее на животе.

Другие дети боялись бывать в бальном зале с его мебелью, закутанной в ткань, как в саван, с величественной люстрой, с молчаливой арфой и старинным мутным зеркалом. Хотя эта огромная комната содержалась в такой же чистоте, как и весь дом, в ней редко бывали, она обычно была закрыта, как священная дань кому-то или чему-то, давно ушедшему. Кейли любила это место, возможно, по той же причине, по которой ее кузины не любили его, и использовала его как убежище, когда хотела побыть одна.

В тот день, увидев в зеркале мальчика, Кейли, широко раскрыв от удивления карие глаза, соскользнула со скамейки для рояля и подошла к стене, на которой висело зеркало. Мальчик пристально смотрел на нее, как через гигантское окно. За ним Кейли увидела большую комнату с покрытым опилками полом, с длинной стойкой и старым роялем: Женщина в пестром платье с глубоким вырезом прохаживалась между столов, за которыми сидели ковбои. Эта сцена напоминала эпизод из вестерна, за исключением того, что люди были гораздо более неопрятны, и не было слышно ни звука. Мальчик оглянулся назад, будто хотел посмотреть, не заметил ли еще кто-нибудь Кейли, потом снова уставился на нее прищуренными глазами. Он был примерно ее возраста, как она полагала, но чуть повыше ее. На нем была странная одежда: брюки по колено из какой-то грубой ткани, темные чулки, дырявые черные туфли с рваными шнурками и грязная ситцевая рубашка. Его каштановые волосы свисали нечесанными прядями, а глаза цвета светлого янтаря, казалось, озорно блестели, хотя как раз в тот момент в них застыло торжественное или скорее даже настороженное выражение.

Кейли улыбнулась, несмотря на то, что у нее засосало под ложечкой. – Привет, – сказала она.

Мальчик нахмурился и пошевелил губами в немом ответе. Затем он поднял грязную руку и приложил к стеклу. Кейли приложила свою ладонь к его, но вместо тепла его руки ощутила только холодную поверхность зеркала. Кейли охватила глубокая печаль, она ничего не понимала, хоть и была одной из самых смышленых учениц в школе. Они стояли так некоторое время, Кейли не знали точно, как долго, а потом видение исчезло в одно мгновение. Она видела теперь только собственное отражение, отражение старой арфы, принадлежавшей когда-то сестре ее бабушки, и всей прочей призрачной мебели.

Кейли была относительно счастливым ребенком, единственным отпрыском своих образованных родителей, которые любили ее, но не любили друг друга. День рождения Кейли был исключительным событием в семье Бэрроу и по своей значимости уступал только Рождеству.

Кейли испытывала горькое разочарование из-за того, что мальчик исчез. Она нисколько не сомневалась в реальности виденного.

Поскольку родители Кейли ушли к друзьям, укладывать ее в постель в тот вечер пришла бабушка. Одри Бэрроу была представительной женщиной; до ухода на пенсию год назад она была практикующим адвокатом. Свои густые рыжие с проседью волосы она всегда забирала в пучок на затылке. А глаза у бабушки были точно того же цвета, что и у Кейли. Они были «родственными душами», как любила говорить бабушка, слепленными из одного теста.

– Зеркало в бальном зале волшебное, – сообщила Кейли.

Кейли знала, что бабушке можно сказать напрямик все, что хочешь. Она не любила, когда ходили вокруг да около.

Одри подняла бровь. На ее лице уже появились старческие пятна, и его порядком избороздили морщинки, но для Кейли она была красавицей.

– Вот как?

– Я видела в нем мальчика. И танцующих девушек. И ковбоев.

– Хм-м, – задумалась бабушка.

– Это не выдумки, нет, – заверила Кейли, предвидя возражения.

– А я и не говорила, что это выдумки, – поспешила успокоить ее бабушка.

Она переехала в этот дом около сорока лет назад, выйдя замуж за дедушку Кейли. Бальный зал тогда еще использовали в качестве гостиной, и бабушка танцевала в нем в подвенечном платье с молодым красивым мужем. Кейли видела фотографии, запечатлевшие это торжество. Они хранились в одном из многочисленных альбомов, которыми были заставлены полки кабинета.

– Но ты ведь и не сказала, что это не выдумки, – резонно заметила Кейли.

Она как никак родилась в семье юристов: ее мать работала помощником окружного прокурора в Лос-Анджелесе, а отец, младший сын бабушки, недавно стал компаньоном большой фирмы, специализировавшейся по недвижимости.

Бабушка улыбнулась немного задумчиво.

– Нет, – согласилась она, поглаживая отделанное кружевом розово-белое льняное покрывало на постели Кейли.– Не сказала, – она тихо вздохнула. – Я сама мельком видела что-то в этом зеркале – всего лишь краешком глаза. Это всегда происходило так быстро, что я думала, это всего лишь мое воображение.

– Я видела бар, – сказала Кейли, – как иногда показывают по телевизору, только грязнее.

Бабушка чуть повела бровью, услышав это.

– Этот дом был построен на месте заведения, которое называлось «Голубая подвязка», насколько мне известно. Бальный зал – единственная сохранившаяся часть старого строения.

Кейли зевнула, зарывшись в подушки, утомленная этим долгим счастливым днем. Они заключили молчаливый уговор: все, что Кейли видела в зеркале, будет их секретом – ее и бабушки. Родители Кейли считали, что у девочки слишком развито воображение, и она порой принимает за реальность плоды собственной фантазии.

На следующий год Кейли провела лето у бабушки, поскольку ее родители были связаны по рукам и ногам неотложными делами. Как только Кейли распаковала чемоданы и переоделась в майку и джинсы, она написала свое имя на листке бумаги задом наперед и побежала в бальный зал.

В зеркале почти сразу же появился мальчик крепкого сложения, в грязной одежде, он как будто ждал ее. Сощурив глаза, он смотрел на буквы, аккуратно выведенные на листе, который Кейли держала перед зеркалом. Потом подошел к стоявшему рядом столу и вернулся со старомодной грифельной доской и куском мела и торопливо вывел на доске ИБРЕД. Кейли сначала растерялась, но быстро сообразила: нужно читать задом наперед Дерби. Его звали Дерби. Это наполнило ее странной пьянящей радостью.

Тем летом Кейли часто видела его – почти каждый день. Если видение не появлялось, это тревожило ее. Иногда бывало, что она видела Дерби: он играл в карты с женщинами, одетыми в убогие платья и смешно накрашенными, разгребал опилки на полу или протирал длинную стойку бара, но когда его взгляд падал на зеркало, то по отсутствующему выражению его глаз было ясно, что он не видит Кейли.

Ей не нравилось ощущать себя невидимой, особенно невидимой для Дерби Элдера. Кейли тогда казалось, будто она вообще не существует. «Это чепуха и ничего больше», – много раз твердо повторяла она себе. И все же тем долгим, жарким, сонливым летом Кейли впервые испытала ощущение, которое мучило ее потом в зрелые годы, тревожное ощущение, что она иллюзорная, нереальная – всего лишь проекция другой, лучшей, более сильной Кейли.

Хотя это и беспокоило Кейли, она не делилась своими переживаниями ни с бабушкой, ни тем более с кем-то другим. Она никогда не упоминала о мальчике в зеркале.