— Извините, сэр, а не случится со мной чего-нибудь плохого? — спросил охранник.

Доктор Тисдейл вспомнил ошеломление, которое он пережил утром, но ответил в полной уверенности:

— Уверяю вас, что вам не стоит ничего бояться.

В этот день доктор Тисдейл был приглашен на ужин, от которого он, однако, отговорился. И в половине десятого он в одиночестве сидел в своем кабинете.

Так как люди не знают до сих пор правил, которыми руководствуются расставшиеся с телом души, то доктор был не в состоянии объяснить охраннику, почему их явления происходят вообще циклично, с точностью, соответствующей времени на часах, но на основе графиков, касающихся нескольких десятков случаев объявления духов, а в особенности душ, нуждающихся в незамедлительной помощи — как, вероятнее всего, обстояло в данном случае, — ему удалось установить, что они всегда приходят в одно и то же время дня или ночи. А сверх того их способность становиться видимыми, слышимыми или ощущаемыми, как правило, усиливается через некоторое время после смерти, чтобы потом, по мере отдаления от земли, слабеть, и потому доктор надеялся, что в этот вечер впечатление будет более четкое. Скорее всего, в первые часы своего удаления из тела душа еще слишком слаба, словно свежевылезшая из куколки бабочка…

И тут внезапно зазвонил телефон, чуть громче, чем в предыдущий день, но все же не своим нормальным, повелительным звоном.

Доктор Тисдейл тотчас же встал и поднял трубку. Он услышал душераздирающее рыдание, спазматический плач, который, казалось, сотрясает плачущего.

Мгновение он стоял без слов, скованный каким-та неопределенным страхом, но глубоко взволнованный и готовый оказать помощь в меру своих возможностей.

— Да, да, — сказал он в конце концов, слыша, как дрожит его собственный голос. — Я доктор Тисдейл. Что могу для тебя сделать? Ты кто? — добавил он, хотя и ощущал ненужность этого вопроса.

Рыдания постепенно утихли, и вместо них раздался все еще перемешиваемый спазмами плача шепот.

— Я хочу признаться, сэр… хочу в чем-то признаться… я должен признаться.

— Хорошо, скажи мне, в чем ты хочешь признаться? — спросил доктор.

— Нет, не вам, а тому другому мистеру, который посещал меня. Не повторите ли вы, сэр, ему то, что я вам сказал?.. Я не могу ему ни показаться, ни обратиться к нему.

— Ты кто? — внезапно спросил Тисдейл.

— Я Чарлз Линкворт. Я думал, что вы знаете. Я ужасно несчастлив. Я не могу покинуть тюрьму, а тут так холодно. Вы позовете того другого, сэр?

— Ты имеешь в виду капеллана? — спросил доктор Тисдейл.

— Да, капеллана. Того, который читал молитву, когда меня вчера вели через двор. Мне будет легче, если я исповедаюсь.

Мгновение доктор колебался. Ему придется рассказать тюремному капеллану странную историю о телефонных разговорах с духом казненного вчера человека. Но все же со всем присутствием духа он верил в муку несчастного духа и в его потребность признания. Он не обязан его спрашивать, в чем тот хочет признаться.

— Хорошо, я попрошу, чтобы он сюда пришел, — сказал он наконец.

— О, не знаю, как вас благодарить, сэр. Прошу вас, уговорите его, чтобы он пришел.

Голос становился все слабее.

— Это должно произойти завтра вечером, — продолжал он. — Сейчас я уже больше не могу говорить. Мне нужно идти… О, мой Боже, мой Боже!

Он снова разразился рыданиями, которые постепенно затихали. Но доктора Тисдейла охватило горячечное, смешанное со страхом любопытство.

— Куда тебе нужно идти? — закричал он. — Скажи мне, что ты делаешь? Что с тобой делается?

— Я не могу сказать, мне нельзя этого говорить, — услышал он исчезающий голос. — Это часть… — и все стихло.

Доктор Тисдейл обождал еще минутку, но, кроме тресков и бурчаний аппарата, ничего не было слышно. И только положив трубку, он дал себе отчет в том, что его лоб покрыт каплями ледяного пота. У него звенело в ушах, сердце билось быстрым, слабым ритмом, и ему пришлось присесть, чтобы прийти в себя.

Снова и снова он задавал себе вопрос, не является ли это каким-то страшным розыгрышем, но знал, что это невозможно. Он имел дело с душой, измученной угрызениями совести по причине страшного необратимого деяния, которое она совершила. Нет, это не была игра воображения, здесь в своем комфортабельном кабинете в доме на Бедфорд-Сквер, в окружении веселого шума Лондона, он действительно разговаривал с духом Чарлза Линкворта.

У него не было времени (да и, по правде говоря, охоты — в глубине души его от страха била дрожь) на раздумья. Он обязан прежде всего позвонить в тюрьму.

— Охранник Дрейкотт? — спросил он.

Голос отвечавшего явно дрожал.

— Да, сэр. А это мистер Тисдейл?

— Да, это я. У тебя там что-нибудь случилось?

Охранник дважды пробовал отвечать, но ему изменял голос. И только на третий раз слова протиснулись через его горло.

— Да, сэр. Он был здесь. Я видел, как он вошел в помещение, в котором находится телефон.

— Ах! Ты его окликнул?

— Нет, сэр. Меня залил пот, и я прочитал молитву. Пожалуй, что с полдюжины мужиков орали сегодня во сне. Но теперь все спокойно. Я думаю, что он пошел к себе в сарай.

— Да. Ну что ж, мне кажется, что уже не случится ничего особенного. Ага, не могли бы вы мне сказать адрес мистера Докинса?

Получив адрес, доктор Тисдейл взялся писать письмо капеллану, приглашая его на следующий вечер на ужин. Но внезапно он осознал, что не в состоянии писать как обычно за своим письменным столом, рядом с телефоном, и потому перешел в редко используемую гостиную на втором этаже, где он принимал гостей. Тут к нему вернулось спокойствие, и он усилием воли заставил руки не дрожать.

В письме он просил мистера Докинса всего лишь принять приглашение на ужин на следующий вечер, так как ему хочется рассказать тому некую весьма странную историю, а также просить об оказании помощи. А в конце он добавил:

«Даже если ты уже договорился в другом месте, я очень тебя прошу отказаться от встречи. Сегодня я сам на это пошел и горько пожалел бы, если бы поступил иначе».

Итак, на следующий день вечером они вдвоем сидели в столовой доктора, и когда они остались одни за кофе, куря сигары, доктор начал свой рассказ.

— Дорогой капеллан, — сказал он, — прошу не считать, что я свихнулся, когда услышишь, что я тебе должен рассказать.

Мистер Докинс рассмеялся.

— Я могу тебе это обещать.

— Благодарю. Так вот вчера и позавчера вечером немного позже, чем сейчас, я говорил по телефону с человеком, которого два дня тому назад казнили, — с Чарлзом Линквортом.

Капеллан не рассмеялся. Возмущенный, он вместе со стулом отодвинулся от стола.

— Послушай, Тисдейл, — сказал он, — я не хочу быть невежливым, но неужели ты затянул меня сюда только для того, чтобы рассказать мне этот бред о привидениях?

— Да, но ты не услышал еще даже и половины. Вчера вечером он попросил меня связать его с тобой. Он хочет тебе в чем-то признаться. Пожалуй, нетрудно догадаться в чем.

Докинс встал.

— Очень прошу тебя, я об этом больше не хочу и слышать, — заявил он. — Умершие не возвращаются на землю. Состояние и условия их существования не были нам открыты. Однако они не имеют никакой связи с материальным миром.

— Я должен тебе рассказать обо всем, — отрезал доктор. — Позавчера вечером у меня зазвонил телефон, но очень тихо, а в трубке был слышен только шепот. Я тотчас же проверил, откуда был звонок, и мне сказали, что звонили из тюрьмы. Я позвонил в тюрьму, но охранник Дрейкотт заявил, что никто оттуда не звонил. И он также ощущал чье-то присутствие.

— Он, верно, слишком много пьет, — резко сказал Докинс.

— Дорогой мой, тебе не следует говорить таких вещей, — ответил доктор. — Это один из наших лучших сотрудников. А впрочем, раз уж так, то почему ты сразу не скажешь, что и меня ты считаешь пьяницей?

Капеллан снова сел.

— Прошу меня простить, — сказал он, — но я не могу в это вмешиваться. Это дела небезопасные, и от них необходимо держаться в стороне. А впрочем, откуда у тебя уверенность, что это не чья-то мистификация?