— Извините за опоздание, Вера… Я заблудился, перепутал аллеи — так глупо…

Вера не отвечала. Ее била нервная дрожь. Она слышала, как постукивают ее зубы, и думала: «Надо бы это прекратить, а то он примет меня за истеричку», но никак не могла остановиться.

— Простите же меня, — повторил Болевич. — Вы совсем промокли — и все по моей вине. Вот, возьмите зонтик. Сейчас пойдем согреемся. Назовите только место, и я…

— Там… — выговорила Вера, кося глазами в попытке указать — где. — Там… Убили человека. Только что. У клумбы, на скамейке…

Она сделала несколько быстрых, лихорадочных взмахов, указывая себе за спину.

— Где тюльпаны — там…

Болевич спокойно отстранил ее, вынырнул из-под зонтика, всмотрелся в сплошную пелену дождя.

— Где?

Она дернулась, но он положил теплую руку на ее ледяное запястье.

— Подождите здесь. Я сейчас вернусь.

Дождь поглотил его фигуру. Все расплылось и размазалось. Капли лупили по зонту, и Вере вдруг почудилось, будто она сидит на чердаке и пытается разобрать старые письма с выцветшими тонкими буквами. Как когда-то, в детстве, когда она еще еле-еле умела читать. Ей все казалось тогда, что она сейчас все поймет. Письма были написаны по-французски, и некоторые буквы Вера действительно понимала: «а», «е»… но ни одного слова, естественно, так и не прочла.

Потом воспоминание злило, остался только назойливый дождь. Он перестал быть новостью, сделался докучливым, как гость, повторяющий одни и те же «забавные» истории по второму и третьему разу.

Вера очнулась.

— Болевич! — крикнула она, обращаясь к слепой пелене. — Подождите! Я с вами! Я боюсь одна!

Она побежала назад, к скамейке, которую недавно покинула. Вода расплескивалась под ее шагами, каблуки увязали, юбка липла к коленям.

— Болевич!

Она догнала его, против ожиданий, довольно скоро. Он стоял возле клумбы и смотрел на скамейку. Вера подбежала к нему, схватила его за локоть, тяжело дыша, привалилась к его боку.

— Вот там…

— Где?

Он повернулся к ней, глянул в ее бледное лицо, вновь обернулся к скамейке.

Там никого не было.

Болевич привел Веру домой, насквозь вымокшую, заплаканную. Дождался, чтобы она открыла дверь. Постоял немного и без торопливости зашагал прочь по улице. Она повозилась в прихожей, избавляясь от туфель, а затем, словно очнувшись, выскочила в одних чулках на порог.

— Болевич! — закричала Вера, обращаясь к говорливой тьме дождя. — Болевич, постойте! Вернитесь!

Он помедлил, но вернулся. Зонтик, безупречное выражение лица, чуть лукавый и потому неотразимый взгляд.

— Вера Александровна… — начал он и замолчал.

— Какая-то мистика! Вы верите в мистику? — Она переступила с ноги на ногу.

На ступени уже натекла лужа, чулки хлюпнули. Болевич опустил глаза и увидел, как под чулками обрисовались длинные пальцы ног. Они нервно шевелились, поджимались, вновь распрямлялись. У него вдруг закружилась голова, и он быстро перевел взгляд ей в лицо.

— Он же был, был! — лихорадочно твердила Вера. — Я видела! Он начал падать на меня, мертвый!.. А потом исчез.

— Может быть, его унесли ангелы? — предположил Болевич. Теперь его голос звучал сухо, почти равнодушно.

— Вы мне не верите… — Вера махнула рукой и снова напряглась. — Но я же все видела, собственными глазами.

— И кто же в него стрелял? — поинтересовался Болевич.

— Откуда мне знать! — Она отрывисто передернула плечами. — Да я и выстрела не слышала. Гром… Вы же там были. Я зажмурилась, а когда открыла глаза, он был уже мертв…

— У вас дома есть выпить? — деловито осведомился Болевич.

— Не знаю. Наверное. Вы хотите выпить?

— Нет, я хочу, чтобы вы чего-нибудь выпили. Покрепче, — пояснил он.

— Ой нет!.. — Вера сморщилась. — Не надо.

Он сделал шаг ей навстречу, поставил ногу на ступеньку.

— Послушайте меня, Вера, — негромко, успокаивающе говорил он, — вам это сейчас абсолютно необходимо. Когда на фронте в первый раз на моих глазах убили человека, я пришел в себя только после стакана водки. И кстати, совершенно не опьянел. Идемте. Я все сделаю.

Он втолкнул ее в дом, сложил зонтик и затворил за ними дверь.

Она переоделась в сухое, разбросав сырую одежду по всему дому. Болевич стоял у окна, смотрел на дождь. Его мало интересовало происходящее в комнатах. Он думал о чем-то, думал сосредоточенно и без спешки. От этого Вере становилось спокойней.

— Сувчинского сейчас нет, — говорила она, проходя у него за спиной босая, — а я так боюсь одна… Не хочу одна. Останьтесь. Будете меня развлекать — и успокаивать, хорошо?

— Выпейте коньяку, — велел он, поворачиваясь.

Властный, мягкий. Как подступающий сон: и невозможно не подчиниться, не провалиться, не грезить.

— Я совсем не пью, знаете? — сказала Вера, доставая из буфета бутылку. — А это правда, что коньяк пахнет клопами? Мне никто не хочет ответить, хотя я всех спрашиваю.

— О, — без тени улыбки отозвался Болевич, — в любом случае это очень холеные клопы, из офицерского вагона. Они обитают в бархатной обивке диванов и жалят генеральские задницы, а это — говядина наилучшего разбора.

— Слушайте, вы циник, — удивилась Вера.

— Разве?

— Да, и еще — большевик.

— Почему это?

— Потому что, как общеизвестно, у королев нет ног, а у генералов — задниц, или вы не монархист.

Он засмеялся:

— Пейте.

Морщась, она проглотила коньяк, отставила стакан лихим движением, но тут же принялась чихать и кашлять, как недовольная кошка, нюхнувшая не того, что надо. У Болевича умиленно задергались губы. Он наблюдал за Верой так, точно был при этой самой кошке преданной старой девой — выражение, на мужском лице почти немыслимое.

«Я его обожаю», — подумала Вера и протянула:

— Какая мерзость! Я один раз только прежде пробовала — мне было так плохо, так плохо, вы даже представить себе не можете, как плохо!

— Зато сейчас вам будет хорошо, — обещал он.

— Сейчас? — Вера прислушалась к себе, подумала немного. Алкоголь благодарно бродил по крови, перед глазами немного плыло. — Да, — признала Вера, — сейчас мне хорошо. Очень странно, что очень хорошо! Ой, — она размашисто покачнулась, — да я совсем… пья-ная!

«Старая дева» пропала; улыбка немного изменилась, но осталась: Болевич смотрел, как Вера, покачиваясь, движется к дивану.

— Я лягу… Вы не обидитесь? — пробормотала она.

— Разумеется нет.

Она плюхнулась на диван, туфли полетели с ног, точно только и ждали дозволения вспорхнуть и сгинуть в углу за буфетом. «Интересно, чем они там занимаются, когда их не видят? И кто из них мальчик, правый или левый?» — подумала Вера, радуясь собственному остроумию и в следующий миг — устыдившись очевидной, на уровне среднего класса гимназии, глупости подобной мысли.

Она подняла глаза. Так и есть: Болевич подошел и внимательно ее рассматривает.

— Садитесь рядом, — приказала Вера. — Садитесь. Рассказывайте!

Он улыбнулся и аккуратно присел в ногах у Веры так, чтобы не касаться ее. Она чуть пошевелилась, отодвигаясь, в надежде, что он подвинется ближе и все-таки дотронется. Но он остался неподвижным. Послушно сложил руки на коленях. Неотразим.

— Что же вам рассказать, Вера?

— Ах, ну что хотите… Что-нибудь интересное о себе…

Он глянул на нее искоса:

— Боюсь, в моей жизни немного нашлось бы интересного. Как у всех. Гимназия, университет. Потом — война.

Она быстро-быстро кивала подбородком.

— Ну да, ну да, это-то и есть самое интересное… Говорите! — приказала Вера и закрыла глаза. — Чему вы учились?

— В университете? Собственно, в нескольких: я учился в Варшаве и в Киеве… Сперва на математическом, а после на юридическом. Курса так и не кончил: началась война, из патриотических побуждений я добровольно пошел на военную службу.

Вера чуть поморщилась:

— Рассказываете, точно анкету заполняете. Сразу видно, что на юридическом учились. А я рекомендовала вас моему Сувчинскому как способного журналиста!