Вера уселась, заложила ногу на ногу. Она устроилась в некотором отдалении от стола: во-первых, чтобы показать свою готовность встать и выйти в любое подходящее мгновение, а во-вторых — чтобы обоим мужчинам хорошо были видны ее колени и стройные лодыжки. Особенно — плавная линия, очерчивающая подъем: неотразимое место, носящее на себе воспоминания о множестве мужских поцелуев.

— Я ознакомился с вашим письмом наркому, — суконно начал Слуцкий. — Я считаю, что передавать его товарищу Ежову в таком виде нельзя.

Вера покачала своей замечательной ножкой. По чулку побежали блики: солнечный лучик пробрался сквозь шторы. Дуглас мельком глянул в сторону чулка, но Вера этой микроскопической победы не заметила. Ее внимание поглотили слова Слуцкого.

— Почему это нельзя, товарищ Слуцкий? — осведомилась Вера.

— Потому что ваше письмо необъективно. — Слуцкий коснулся ладонью листков, лежавших перед ним на столе, они послушно расползлись, открывая взору все свои тайны. — Вот вы пишете, что заграничными резидентами мы направляем людей, которые «не интересуются политической жизнью страны пребывания и не используют возможности агентов». В качестве примера вы приводите собственную работу под руководством товарища Дугласа…

Вера молча слушала, смотрела не на Слуцкого, а в пустое пространство над его головой. Этой манере уводить глаза от взгляда собеседника она научилась у самого товарища Дугласа. Но Слуцкий, похоже, ее навыков не оценил.

— А между тем товарищ Дуглас, — продолжал Слуцкий, — всего за год работы в Париже резко повысил эффективность деятельности нашей резидентуры там. Это так, к вашему сведению. И в политической жизни Франции он разбирается не хуже нашего посла…

Дуглас вставил (Вера уловила в его голосе искреннюю, глубокую обиду и страшно удивилась этому):

— Кстати, и сам посол это признавал…

Слуцкий ухитрился поймать взгляд Веры, причем не приложил к этому никаких усилий:

— Так что перед тем, как передать письмо наркому, вы должны его переписать.

— То есть? — Вера пожала плечами.

— Заметьте, я не предлагаю вам совершенно отказаться от идеи написать письмо. Идея вполне здравая. Так давайте сделаем ее здравой вполне, чтобы она действительно принесла пользу. Вы должны изменить некоторые формулировки. Я подчеркнул — какие. И вы просто обязаны, ради нашего общего дела, придать характеристике товарища Дугласа больше объективности. Если вы готовы сделать это, я передам письмо наркому сегодня же. Возьмите бумагу, пишите…

И добавил сердечным тоном:

— О том, что вы немного задерживаетесь, вашего мужа уже предупредили…

В гостиницу к Роберту Вера приехала совершенно опустошенная. Ей казалось, что кошмар переписывания никогда не закончится. Слуцкий брал листок, прочитывал, снова черкал там карандашом. У него был толстый карандаш, с одного конца темно-синий, с другого — красный. Красный конец был обломан, Слуцкий черкал синим. Кривые, жирные синие змеи ползли по буквам.

На третий раз Вера сказала:

— Знаете что, товарищ Слуцкий? Если вы недовольны всем, что я шипу, — так продиктуйте. У вас ведь есть в голове представление о том, как это все должно выглядеть… Продиктуйте! Клянусь, запишу без ошибок и искажений.

— Как вы можете такое говорить, Вера Александровна! — возмутился Слуцкий. — Это ведь ваше письмо! Ваши мысли! Какое право я имею вам что-то диктовать? И чего будет стоить ваше мнение, если вы запишете его с моих слов? Мне странно слышать такое от сознательного сотрудника.

Вера скрипнула зубами и начала четвертый вариант. Ей предстояло угадывать мысли сидящего напротив человека и излагать их теми словами, какие выбрал бы он сам. Дуглас сидел рядом, как обиженный школьник, который ждал, пока его наказуемый товарищ под угрозой розог и педагогическим напором воспитателей наконец-то принесет должные извинения.

Шестой вариант приняли. В окне отчетливо утвердился полдень; луч солнца стал шире и уверенней. Трайл, должно быть, весь извелся в ожидании. Она ведь обещала приехать рано утром…

Она бежала к его номеру почти в панике. Никогда, пожалуй, Вера не была так взвинчена. У нее в душе как будто кошки скребли.

Роберт ждал, заслышав ее торопливые шаги, распахнул дверь.

— Наконец-то!

Он схватил ее за руку втащил в номер, обнял прямо на пороге. Она уткнулась лицом в его плечо.

— Прости, Боб! Меня прямо с утра…

— Знаю, знаю! — перебил он поспешно. — Мне звонили. Просили передать, что ты задержишься. Важный семинар.

— Да, — уронила Вера. — Важный семинар.

Она сбросила туфли, в одних чулках прошла в комнату, бросилась на кровать. Роскошь номера вдруг поразила ее, и она вспомнила Святополк-Мирского: быстро привыкаешь не только к хорошему, но и к плохому…

Трайл устроился рядом.

— Ну так что случилось, Боб? — спросила она опять, видя, что он не решается заговорить.

Он улегся, обнял ее.

— Вера, я уезжаю в Испанию…

— В Испанию? — вскинулась она.

— Да. Три месяца назад я подал заявление с просьбой зачислить меня в Интербригаду. И вот вчера мне сообщили, что мне следует срочно выезжать в Париж. Оттуда французские товарищи организуют мою нелегальную переброску.

Вера молчала. Думала о Болевиче. Он где-то там, среди сражающихся. Жив ли он? Качнула головой. Жаль, что у нее нет шестого чувства. Она слышала о таких влюбленных, которые всегда знали, что происходит с их «второй половиной». Чувствуют, когда тем плохо. Точно знают, жив ли любовник или же его больше нет на земле. Вера не принадлежала к числу таких ясновидящих. Она любила Болевича слепо, не прозревая завтрашнего дня.

Роберт вдруг сделался ей чужд и не нужен, а спустя миг маятник ее чувств качнулся — и не стало на свете человека, который был бы для нее дороже Трайла.

— Когда ты уезжаешь? — спросила она, повернув к нему голову.

Он смотрел в потолок. Веснушки померкли в мягкой полутьме номера, волосы упрямо продолжали светиться.

— Сегодня вечером.

— Я помогу тебе собрать вещи…

— Все уже собрано. — Он тоже повернул голову, посмотрел ей в лицо. Она поразилась этому взгляду: твердому, умному. Человек, достойный великой любви. Она потянулась к нему и замерла, остановленная новыми его словами:

— Вера, я знаю, что ты не любишь меня. И никогда не любила… Я давно уже понял, что только какая-то очень серьезная причина побудила тебя выйти за меня. Поэтому я никогда, в общем, и не добивался, чтобы мы стали мужем и женой. По-настоящему.

— Что ты говоришь! — взорвалась она. — Глупости! Конечно я люблю тебя! Нашему браку все время мешали обстоятельства, наша борьба, но я…

Он властно закрыл ей рот ладонью.

— Я все равно тебя люблю, невзирая на обстоятельства. Это наша последняя встреча, Вера.

Он убрал руку. Все было, по его мнению, сказа но. Теперь Роберт улыбался, отрешенно, как святой, уже вполне готовый к страданию и смерти.

— Почему последняя встреча? — растерянно спросила Вера.

— Я не вернусь из Испании, — просто ответил Роберт. — Меня там убьют. Но я хочу чтобы ты знала: я всегда любил тебя. И буду любить. Пока я жив — каждую минуту, каждое мгновение я буду любить тебя.

Она запустила пальцы в его волосы, ощутила их пружинистость. Пригладила. Коснулась пальцем лба, бровей. Роберт зажмурился.

— Когда твой поезд? — прошептала Вера.

— Через три часа…

— У нас еще куча времени…

Она села, начала расстегивать блузку. Трайл смотрел на нее так, словно пришел на представление в цирк и сейчас ожидал увидеть какой-то особенно сложный трюк. Вера обернулась к нему улыбнулась, снимая бюстгальтер вслед за блузой. Только тогда он поверил. Схватил ее мгновенно и жадно, и целая жизнь, которая у них могла бы быть, пронеслась за эти три отпущенных им часа. Потом они поехали на вокзал.

Вера провожала его. Держалась за его руку. Они были похожи на старшеклассников. Он нес чемодан, как нес бы портфель с учебниками. Вера семенила рядом. Ее переполняла нежность, такая острая, что в груди от нее застряла постоянная боль. Теперь Вера понимала, как от любви получается чахотка. Вот так и получается.