— Вы связаны с мастерскими? С кофейной зоной?

— Мало, — признался Андрес. — Мы главным обра­зом пикетируем учебные заведения.

— Я только потому спросил, — пояснил свою мысль Карлос, — что небольшой отряд офицеров легко разго­нит ваших пикетчиков, но достаточно маленькой вспышки в кофейной зоне — и войска оттягиваются туда, а вы уже становитесь грозной силой в столице.

— Ясно, — согласился Андрес. — Но мы еще не всё умеем.

Он не обошел происшествия в кафе «Гватемала». Карлос нахмурился и потребовал подробностей.

— Вы мальчик или коммунист? — гневно спросил он. — Это же чистейшей воды провокация. Кто такая Рина Мартинес?

Андрес опустился на стул; лицо его побелело, он что-то хотел оказать, и не мог. Карлос отвернулся к окну и терпеливо ждал, пока Андрес успокоится.

— Я знаю всех членов нашего комитета два года, — наконец ответил Андрес. — А Рину Мартинес все четы­ре. Я... я ручаюсь за нее, товарищ. Это была неоправ­данная вспышка, выходка школьницы, но не более того. Я сам с трудом сдерживался... и вмешался.

— Вы должны были не сдерживаться, товарищ Ан­дрес, — спокойно сказал Карлос, — а сдержать других. Четыре человека в лапах у армасовцев. Четыре члена комитета! И это в дни, когда вы подняли молодежь на борьбу. — Он снова вскипел. — Да и вообще, что за ма­нера ходить стадом?

— Мы собрались в кафе на заседание.

— С этим еще надо будет разобраться. Я не допу­скаю мысли, что потасовка возникла сама собой. Кто спасся, кроме вас?

— Рина и Адальберто.

— Обоих на время придется отстранить от руковод­ства. Да что с вами, Андрес?

— Это несправедливо, товарищ, — пробормотал Ан­дрес и вдруг выпалил: — Я знаю, что сказал сейчас глупость. Но я не хочу быть неискренним с вами. Я люблю Рину Мартинес. Вы поймете меня, если сами когда-нибудь любили.

Карлос положил руку на плечо Андреса:

— Ты хорошо сделал, что сказал мне об этом.

Обычно Карлос говорил «ты» людям, которых знал давно и привык уважать, но горячность и искренность Андреса понравились ему.

— Любовь бывает разная, Андрес. Иногда она по­могает, иногда мешает. Когда-то я тоже любил... Она была со мной всюду. Вот так же, как сейчас, мы жили под чужими именами. Агенты Убико подстерегли и бросили мою жену в тюрьму. Когда мне сказали, я за­был все — дело, товарищей. Я готов был проломить стены тюрьмы головой. Жена переслала мне запиоку. «Они схватили меня, но ждут тебя, — предупреждала она. — Не лезь в петлю». Она отрезвила меня. Да и что я мог сделать, Андрес? Они выпустили ее калекой... Жена прожила недолго, а любовь осталась.

Он улыбнулся печально:

— Я сам поговорю с Риной Мартинес. Она поймет. И любовь останется, если она настоящая.

— Не надо, —быстро сказал Андрес. — Они будут отстранены. Это справедливо. Но главная вина моя.

— С тебя и взыщем больше, чем с других, — согла­сился Карлос. — Тебя давно знает товарищ Ривера?

— Я подрабатывал перепиской бумаг, когда он слу­жил под началом Ториэльо. Ривера рекомендовал меня в партию.

— Значит, косвенным образом ты мой протеже, — улыбнулся Карлос.

— Как так, товарищ?

— Дело в том, что Риверу рекомендовал в партию я.

Их разговор прервали. Хосе вбежал и растерянно сообщил:

Был Санчео. Он пошел за людьми на плантацию. Приехали армасовцы. Схватили сеньориту...

— Какую сеньориту, Хосе?

— Сеньориту Тересу, мой команданте. Позволь нам ее выручить.

— Пока здесь хозяин не команданте, — строго ска­зал Андрес. — Старший я. Ты забыл, Хосе?

Он живо повернулся к Карлосу.

— Немедленно выбирайтесь, товарищ. Я думал вас отправить завтра. Печально, но нас опередили. Обход­чик договорится с машинистом. Первый по счету поезд остановится на секунду в пятистах метрах за вокзалом. У красного кустарника. Ваш шанс на спасение в этой секунде.

— Андрес, я слишком многим обязан Тересе...

— Вы ей ничем не поможете.

— Я обязан сделать все, что смогу, для этой де­вушки.

— Они целятся не в Тересу, — тихо сказал Ан­дрее. — Вспомните записку жены.

Тересу в маленьком врачебном кабинете допраши­вал личный советник президента — Аугусто Чако.

Сюда его привел длинный, но быстрый путь. Само­лет доставил советника снова в Ливингстон, где Чако убедился, что оба Наранхо исчезли в ту же ночь, когда партизаны совершили налет на карательную экспеди­цию. Хотя старики подтвердили, что болото в джун­глях непроходимо, Чако пересек его в воздухе и при­землился в районе плантаций в верхнем течении Рио Дульсе. Здесь о партизанах не слышали, но на Исабаль-озере торговцы рыбой показали, что в последние дни несколько изможденных и оборванных людей пере­бирались на южный берег. Приказав патрульным кате­рам обследовать все южное побережье и сообразив, что кратчайший путь к столице лежит вдоль железной до­роги, Чако выслал на все станции сторожевые посты. Они получили приказ задерживать и проверять при по­садке каждого иногороднего пассажира и подробное описание примет Вельесера. Сам же Чако вылетел в Пуэрто, где, как он знал, у Вельесера были широкие связи.

Но едва он прибыл в Пуэрто, как из Киригуа позво­нил  молоденький  лейтенант и сообщил,  что сестра милосердия укрывала своего родственника, который, по ее словам, уже уехал. Никто из персонала не видел, как он входил и как выходил. Чако приказал ее немедленно арестовать и усилить пост в Киригуа.

И вот советник президента допрашивает сеньориту Тересу. Он сух, лаконичен, но корректен.

— Я надеюсь, сеньорита, наши солдаты не доста­вили вам особого беспокойства?

Тереса подмечает бесстрастное лицо, колючий, чет­кий взгляд, холеные, страшно белые ногти. «Малокро­вие, — со злорадством отмечает она. — Бьются жилки на висках. Нервничаете? Холерик.[52] А корчите из себя сангвиника».[53]

— Все солдаты одинаковы, — холодно замечает она. — Они делают то, что приказывает им начальство.

Чако кивает головой: выдержана, умна; интерес­но, — из какой семьи?

— Простите, сеньорита, откуда вы родом?

— Родилась здесь. Но воспитывалась в Лос-Анжелосе. Моя мать —американка.

Наверно, не врет. Это легко проверить. Впрочем, не все ли равно!

— Вы знаете, почему вас задержали?

— Нет, но догадываюсь. Облава на ведьм?

— Не шутите, сеньорита. Партизаны причиняют нам много хлопот. На днях компания лишилась целого эше­лона.

— Сеньор советник, — недоумевает Тереса. — А соб­ственно, какое дело мне и вам — гватемальцам — до финансовых дел компании?

Удар попал в цель: добродушный сангвиник дер­нулся и исчез, а вместо него появился холерик с дер­гающимися уголками губ, злым блеском глаз, забара­банившими о стол пальцами.

— Я вижу, ваш родственник уже успел поработать с вами, сеньорита. Где он?

— Он уже уехал, сеньор советник.

— Почему его никто не видел? Он боится людей?

— Он неделю провалялся в лихорадке. Его ждали дела.

 — Где?

— В столице.

— Послушайте, сеньорита, — вкрадчиво сказал Ча­ко. — Один кивок головой — и вы свободны. Только вы и я будем знать об этом кивке. Слово офицера. Ваш па­циент похож на свой портрет?

Он протягивает руку с зажатой в ней карточкой: бритое лицо Вельесера — крупные черты, высокий лоб, чеканный профиль. Чако напряжен; ему хочется крик­нуть: «Скорей же!» Но Тереса холодно смотрит на карточку.

— Вы ошиблись, сеньор, если из-за этого сюда при­летели. В моем дядьке меньше испанской и больше ин­дейской крови.

Чако убирает портрет и медленно говорит:

— Если мы его найдем, — я тебя вздерну, лгунья. А пока мы лишим тебя носа и глаз.

— Сеньору угодно шутить! — вскрикнула Тереса. — Вы говорите с женщиной, негодяй!

Врачи из соседней комнаты слышат страшный крик и стоны. В оцепенении они смотрят друг на друга. Мо­лодой американец не выдерживает и врывается в сосед­нюю комнату. Его выпроваживают жандармы.