— Нет, — живо возразил Мигэль. — Зачем пост, по­камест я в столице? Будь в провинции, — другая кол­баса.

Секретарь опять хохотнул и поднялся:

— Итак, решено. Завтра в полдень.

Когда он ушел, полковник сказал:

— Хусто, дружок, вместо, «другой колбасы» можно было сказать «другой разговор».

— На лесных выработках и не то еще услышишь, — выкрутился Мигэль. — Да и у отца язык пришит крепко.

Дон Леон погладил мальчика по голове.

— Я тебя всему научу. Прими мое поздравление с подарком. Вечером тебя поздравят друзья.

А Мигэль лихорадочно думал, как бы рассказать своим о разговорах, что велись у президента. Что ж из того, что своих ему запретили разыскивать? Бывают такие обстоятельства, когда нужно нарушить приказ. Он искал случая выбраться из дому, но, как назло, дон Леон привел в гости дочь Линареса — советника пре­зидента. Жеманная, вертлявая девчонка с хитрым взглядом и длинными, все время шевелящимися руками не понравилась Мигэлю. Полковник просил «занять сеньориту Линарес», но Мигэль с удовольствием вы­толкнул бы ее взашей.

— А у вас в поместье много комнат? А во что вы играете? А лошадей там объезжают? — забрасывала девочка его вопросами.

Мигэль решил отделаться от нее и угрюмо ответил:

— Играем мы вот во что...

Он прицелился в девчонку из пистолета, и она с виз­гом выбежала за дверь. Полковник привел ее обратно.

— Хусто напугал вас, сеньорита, — засмеялся пол­ковник, — но не солгал. Последнее время он воинствен­но настроен.

И он снова оставил их вдвоем. Девочка заходила по комнате и затрещала:

— Хусто, вы любите играть в теннис? Приходите ко мне, у нас свой корт. А у вас есть знакомые девочки?

Мигэль вспомнил Роситу: только ее допускал он в свои игры, только ей показывал свои значки, обменен­ные у туристов и спрятанные в камнях на берегу. Дру­гих девчонок он презирал: стоило их толкнуть — они ревели; спросишь о дальних странах — не знают. Росита была не такая: она знала все сказки на свете и много песен. И в обиду себя не давала. Мигэль однажды под­ставил ей ножку, но мгновенно оказался в канаве. «Эй, — посмеялась Росита, — с сеньоритой не разгова­ривают сидя в канаве».

Что понимает девчонка, которая сидит перед ним, в жизни? Слов «портовик», «забастовка», «пароль», «явка» она и не слыхивала.

— У отца в поместье мы жили одни, — наконец от­ветил Мигэль.

— А у меня есть один знакомый мальчик, — жарко зашептала Линарес, — он научил меня целоваться. Хо­чешь — и тебя научу?

И, прежде чем Мигэль успел отшатнуться, она об­няла его за шею руками и влепила прямо в губы влаж­ный поцелуй.

Мигэль вырвался и так сильно отбросил девчонку» что она отлетела к этажерке и громко заплакала.

— Слушай, — угрожающе сказал Мигэль. — Если ты еще раз это сделаешь, я тебя застрелю. И предупре­ждать не буду.

Ему было очень противно. Его никто никогда не це­ловал. Агенты компании лишили его Каверры-отца и мамы Кучиты, когда он был еще ребенком; других род­ных Мигэль не знал. Они, мальчишки Пуэрто, всегда смеялись над влюбленными парочками, которые сидели у моря. Они слышали, что есть на свете настоящая лю­бовь, и каждый в душе мечтал, что станет отважным мореплавателем или быстроногим охотником и похитит из какого-нибудь горного селения первую красавицу. Для Мигэля такой красавицей была Росита. Но он не из тех, кто выдает свои чувства. Только один раз, когда они выпускали с Хосе из клетки кецаля, он тихонько выдернул из пышного хвоста изумрудное перо и засунул его под рубашку. Он отдал Росите перо кецаля, когда уходил с отрядом.

— Это тебе, — просто сказал он, и кровь прихлы­нула к его лицу. — Когда встретимся снова, — отдашь.

Росита с удивлением на него посмотрела.

— Вот какой ты, Мигэлито... Ведь это первый на­стоящий подарок в моей жизни. Роб говорил, что только знатные сеньоры Америки носят перья кецаля.

— Нам наплевать на знатных сеньор Америки, — сказал Мигэль. — Гватемальские перья должны носить гватемальские девушки.

Он поднял на нее глаза и про себя поклялся когда-нибудь похитить ее.

Все это было в Пуэрто.

А от того, что произошло здесь, в особняке дона Леона, становилось противно и гадко.

— Подумаешь, недотрога! — ревела Линарес. — Уку­сили тебя, что ли?

Мигэль подумал, что не стоит очень вооружать про­тив себя девчонку, и примирительно сказал:

— Ладно. Не хнычь. Хочешь, я покажу тебе альбом с фотографиями?

Он нашел в шкафу у полковника снимки городов, по которым скитались изменники-офицеры, бежавшие из республики. Буэнос-Айрес,[45] Колон,[46] Манагуа,[47] Тегуси­гальпа...[48]  Девчонка всхлипывала, но альбом рассма­тривала с интересом.

— Здесь мы были с отцом, — запищала она. — Город самых высоких пальм. И здесь были: целая на­бережная небоскребов... А это отец! — вскрикнула она.

Рядом с Леоном стоял бочкообразный человек в со­ломенной шляпе, из-под широких полей которой вызы­вающе выглядывали злые глаза и короткие усы, при­крывающие сложенный в усмешке рот. Чем-то девчонка походила на отца: Мигэлю показалось, что у них оди­наково длинные руки, но он оставил это открытие при себе.

Так он и не сумел выбраться до прихода гостей в го­род. А ему необходимо было туда попасть. В этот вечер много пили, много шумели. Об удаче юного Орральде друзья полковника уже прослышали, и каждый пони­мал, что президентский подарок мальчику — это косвен­но выраженная благодарность его опекуну. Офицеры потребовали, чтобы счастливчик произнес тост. Мигэль одернул на себе легкую рубашку из шелкового полотна и, по знаку полковника, привстал.

— Сеньоры! — выкрикнул он. — Пусть все здесь раз­валится — лишь бы наше дело победило!

Офицеры зааплодировали... Ах, как пожалел Ми­гэль, что здесь нет ни одного мальчишки Пуэрто, кото­рый оценил бы его находчивость! Он пожелал им всем развалиться, и они еще хлопают. Индюки!

Офицеры ждали продолжения. Мигэль вспомнил мальчишескую клятву, которую когда-то в Пуэрто они дали втроем: он, Хосе и Руфино. Маленький, всего на свете боявшийся Руфино служил в конторе у Ла Фрутера, но в трудную минуту он остался верным друзьям. Его уже нет, а клятва осталась.

— И пусть я сгорю в огне вулкана, если мы не от­правим к дьяволу всех тех, кто мешает нам жить! — закончил Мигэль под нестройный рев гостей.

Что-то заставило его оглянуться: в дверях стоял Аугусто Чако — человек, опознавший в Руфино брошен­ного сына. Чако боялся своего грязного прошлого и расправился с маленьким боем. И вот сейчас этот убий­ца смотрит в упор на Мигэля, словно пытаясь извлечь из памяти слова услышанной когда-то клятвы. И, чтобы убийца не вспомнил, как эти слова бросил ему в лицо умирающий Руфино, Мигэль подбежал к гостю с бока­лом в руке.

Я не пью перед дорогой, — сказал Чако. — Но за любезность — спасибо, Хусто.

«Перед дорогой», — повторил про себя Мигэль. — Нужно выбираться! Нужно скорее выбираться!»

Чако вызвал Леона в кабинет, и через четверть часа полковник вернулся к гостям один. Был он задумчив и встревожен.

— Неприятное известие? — спросил Мигэль, когда гости разошлись. — Или я говорил не то?

Ты держался по-офицерски, — похвалил его Леон. — Просто мы получили кое-какие сведения о Кон­доре.

— Он жив? — с нарочитым испугом опросил Ми­гэль. — Но ведь мы сами видели их загнанными в бо­лото.

Кто может знать, — зевнул полковник. — Потеря­но дорогое время.

Он задумчиво побарабанил пальцами по столу:

 — К сожалению, из Ливингстона поздно сообщили... Исчез старый кариб. Он знал все дороги в джунглях. А вчера целый эшелон с фруктами был пущен под от­кос. Совсем в другой стороне, где-то в нижнем течении Мотагуа, но рука та же. Готов в этом поручиться. Ну, спать, спать, Хусто!