А то вдруг меняется совершенно, косится дерзкими, словно опустевшими глазами. Не раз назначала свидание и не приходила — заставляла зря ожидать себя на каком-нибудь перекрестке или в сырой аллее парка…

— Люди говорят — ты мне не пара! — сказала как-то особенно отчужденно и зло. А потом снова менялась, смеялась, заглядывала в глаза своими непонятными, ждущими чего-то глазами.

А тут еще — после того спора в кубрике — пошел раздор с лучшим другом. У, этот Калядин! Сам виноват, опорочил ни за что ни про что Клаву и надулся, точно обидели его самого…

«Нет, брат, я тоже с характером, командовать собой никому не позволю… А девчонке, Шубиной, позволяешь командовать собой?» — тут же упрекнул себя Леонид, словно от имени друга… И от этого расстроился еще больше.

А нынче, перед походом, стряслось новое дело. Пришел приказ о списании его, старшего матроса Жукова, с корабля в состав экспедиции особого назначения.

Узнав об этом, растерянный, он пришел к заместителю командира по политчасти. Почему его списывают с «Ревущего»? Надеялся дослужить свой срок на родном корабле…

— И может быть, из-за этого, — немного замялся Жуков, — задержится увольнение в бессрочный?

Но заместитель командира корабля по политической части сразу разъяснил все. Его списывают в состав экспедиции как опытного сигнальщика, выдержанного, проверенного комсомольца. Демобилизован он будет в срок.

— И не все ли равно вам, — сказал замполит, помолчав, с каким-то особым, как показалось Жукову, укоризненным выражением, взглянув на старшего матроса, — на каком корабле и на каком море смените военную форму на гражданское платье, если твердо решили уйти с флота?

Да, разумеется, это ему все равно. Только бы не было задержки… И может быть, даже лучше закончить службу дальним интересным плаванием, в которое, как дал понять замполит, он должен пойти… И проще решается вопрос об увольнении в бессрочный — много легче будет уходить из другого кубрика, с другого фронта… Но снова он стал думать о Клаве.

С каждым часом чувство грусти и неустроенности сильнее охватывало его. И Калядин, будто угадав его мысли, заговорил перед началом вахты прежним приятельским тоном:

— Матросский телеграф говорит — в интересную экспедицию идете.

— Интересная-то интересная…

— «Ревущий» все-таки покидать жалко?

— А думаешь, не жалко? Просолился, просмолился на нем насквозь.

— Все равно ведь от нас уходить решил. Так какая разница? — Глаза Калядина потемнели, вызывающе прозвучал голос.

— Все равно — ясное дело! — с таким же вызовом ответил Жуков.

И вот теперь, на вахте, горько вспоминать все это. И старый друг старшина работает рядом словно чужой. Вот уложил флаги в ячейки сигнального ящика, сердито покосившись из-под припухших от ветра век.

Жуков поднес к глазам свисавший с шеи на ремешке бинокль. Балтика родная! Ровно колышутся бесконечные волны, лиловато синея, отливая радугой по краям… Хорошо повоевали, разгромили врага, пора на сушу…

Он слышал, как за его спиной командир корабля негромко что-то сказал вахтенному офицеру.

— Старший матрос Жуков, почему не доложили о парусе в вашем секторе наблюдения? — торопливо спросил вахтенный офицер.

Парус! В его секторе наблюдения! Напрягшись, всматривался изо всех сил. Но и особо всматриваться не нужно — вот он и впрямь парус: большой, ясно видимый, скользящий у кромки облаков.

— Рыбачий бот, справа по носу двадцать, — громко доложил Жуков.

И тут же сообразил, почему не заметил этого паруса раньше. Хотел объяснить командиру, но промолчал — на мостике никаких лишних разговоров. Вот и заработал выговор напоследок!

Но он не хотел примириться с этим. Сменившись с вахты, не ушел сразу с мостика, как делал обычно. Переминаясь с ноги на ногу, стоял у мачты, поглядывал на командира. Нужно обратиться, объяснить, почему вовремя не доложил о парусе.

Он смотрел на низкорослого, коренастого офицера, стоявшего между рулевой рубкой и тумбой машинного телеграфа. Нужно заговорить с командиром!

Капитан-лейтенант Бубекин лишь в послевоенные дни, придя с Северного флота на Балтику, принял командование кораблем, но матросы уже полюбили его за требовательную справедливость, за скрываемую внешней суровостью доброту.

«Нет, нельзя отвлекать командира во время похода…» Вздохнув, шагнул к трапу, ведущему на полубак.

— Старший матрос Жуков! — окликнул его Бубекин.

— Есть, старший матрос Жуков!

Сигнальщик радостно повернулся.

— Почему задержались на мостике после вахты? — Маленькие темные глазки Бубекина остро смотрели из-под надвинутого на брови козырька.

— Думал обратиться к вам, товарищ капитан-лейтенант.

— Обращайтесь.

— Объяснить — почему не доложил о парусе — разрешите… Не моя это вина…

Бубекин смотрел на него молча.

— Не было паруса на горизонте. Это же мотобот шел. Не под парусом, а под мотором. На таком расстоянии не просматривается силуэт… А парус поднял потом — как раз перед тем, как вы вахтенному офицеру сказали.

— Дальше! — сказал Бубекин. Уже не глядя на сигнальщика, вскинув бинокль, всматривался в море.

Жуков молчал. Как будто объяснил все? Он видел, что жилистая шея капитан-лейтенанта стала краснеть над белой полоской подворотничка, ясно выделился на ней длинный бугорок шрама — след давнего ранения.

Наконец командир опустил бинокль, окинул сигнальщика сумрачным, раздраженным взглядом.

— Значит, говорите, не ваша вина, потому что мотобот без паруса шел. Разглядеть его не успели?

— Так точно, товарищ капитан-лейтенант, — упавшим голосом сказал Жуков.

Он уже понял свою ошибку.

— А я успел заметить парус и вам замечание сделать? В тот самый момент, когда его подняли на боте.

Жуков молчал, вытянув руки по швам.

— А когда вражеский перископ встает над волнами? На две секунды покажет его враг и уберет снова, торпедный залп даст. Тоже будете оправдываться, что за секунду до этого не было на поверхности перископа?

Жуков смотрел виновато. Взгляд капитан-лейтенанта стал мягче, потерял яростное выражение. Бубекин медленно вынул из кармана трубочку с многоцветным мундштуком.

— Вы, Жуков, матрос неплохой, опытный сигнальщик. Именно потому я рекомендовал вас в состав экспедиции. Молодецки очистили флаг, вам будет вынесена благодарность в приказе. Но сейчас допустили грубую ошибку. Ослабили внимание, задумались, верно, о чем-нибудь?

— Было такое… Мирное же время, товарищ командир, — слабо сказал Жуков.

— Точно — сейчас мирное время. Ходим в родной Балтике, из которой выбросили врага. Но нельзя снижать бдительность, ослаблять внимание. В военное время если бы проглядели перископ — что было бы?

— Худо было бы, товарищ капитан-лейтенант.

— Поняли, стало быть?

— Понял, товарищ капитан-лейтенант.

Бубекин вдруг ласково улыбнулся.

— Хорошо, идите.

Жуков сбежал вниз. Его шаги прозвенели по окованным медью ступенькам трапа.

«Превосходный сигнальщик, — думал Фаддей Фомич Бубекин, — а в последнее время допускает ошибки. Meчты о бессрочном на него действуют, что ли… Мыслями где-то витает… Может быть, и в состав экспедиции зря я его рекомендовал… Да ладно, там дело простое — при том ходе, которым будут их корабли топать».

Командир «Ревущего» прошелся по мостику, вновь поднял бинокль, долго глядел в том направлении, где, уже сильно уменьшившись, все еще белел одинокий парус.

— Вахтенный офицер! — позвал Бубекин.

Лейтенант был уже рядом с ним.

— Запишите в вахтенный журнал — в такое-то время встретили одиночный рыбачий бот, шедший под мотором в сторону базы.

— Есть! — откликнулся лейтенант.

— Когда придем из похода — сообщите об этом пограничной охране. Вам не кажется странным, что он поднял парус, только заметив нас?

— Сейчас, товарищ капитан-лейтенант, столько ботишек ходит на лов… И с горючим свободнее стало… Верно, отстал от своих.

— Но они, как правило, не ходят под мотором при хорошем попутном ветре, — сердито бросил капитан-лейтенант.