В штурманской рубке горел свет. Громко тикали корабельные часы. Круглым стеклом, разноцветными буквами и цифрами поблескивали аппараты, густо покрывшие стены рубки: репитер гирокомпаса, счетчики оборотов машин…

Игнатьев вел прокладку, склонившись над картой, над цифрами глубин, соединенными волнистыми линиями изобат. Курнаков снял с полки большую книгу-лоцию, внимательно читал.

Вошел штурман Чижов. Его рабочий китель был застегнут на все пуговицы. Он снял с вешалки над диваном шерстяное непромокаемое пальто, мельком взглянул на ртутный столбик термометра на переборке.

— Кончилось, товарищи офицеры, курортное время. Переходим в другой климат.

Не отвечая, Курнаков читал. Захлопнул книгу, поставил на полку. Распахнул дверь рубки.

Снаружи пахнуло сырым, холодным ветром. Чернели бушлаты сигнальщиков. Капитан Потапов и лоцман Олсен на все пуговицы застегнули свои прорезиненные пальто.

Черная овальная скала вырастала далеко впереди. Она как бы висела, приподнятая над водой, ее подножие было окутано бесформенным, плотным туманом. Немного дальше, тоже будто вися над затуманенным морем, вырисовывалось несколько скал поменьше.

Андросов, только что поднявшийся на мостик из машины, стоял у поручней. Курнаков остановился с ним рядом.

— Как будто плотно затягивает нас? — сказал Андросов.

— Да, такие туманы характерны для этих широт. Видите ли, они образуются как раз при ясном небе и тихой погоде. Они как бы стекают в море с гор, затягивают прибрежную полосу, распространяются и нарастают в вышину. В лоции написано — много судов погибло из-за таких туманов, так как мореплавателю при ясном небе кажется, что берег еще далеко, а в тумане скрываются скалы.

— Такая опасность нам, во всяком случае, не грозит, — откликнулся Андросов.

Курнаков удивленно приподнял брови.

— Я имею в виду упоминание о ясном небе. Смотрите, с какой быстротой густеют облака.

Действительно — от горизонта шли, нагромождаясь одна на другую, угловатые, грузные грозовые тучи. Молочно-белая, туманная мгла ширилась, ползла навстречу кораблям. Вот уж начал тускнеть силуэт «Пингвина», будто растворялся в промозглой мути. Его очертания расплывались все больше, он превращался в продолговатое пятно, в палевый сгусток мглы.

Андросов взглянул назад. Очертания дока начали расплываться тоже. И даже на мостике «Прончищева» становились менее ясными фигуры людей. Будто затушеванное, серело сухощавое лицо Олсена, охваченное у подбородка воротником толстого дождевика. Сутулился у тумбы телеграфа капитан Потапов. Высилась у поручней массивная, очень прямая фигура Сливина, поблескивая черными складками плаща.

— Штурман! — позвал Сливин. Обменялся несколькими словами с Потаповым и с Курнаковым.

— Что же — на море рельс нет, — произнес Курнаков свою любимую поговорку. И вдруг как-то по-особому свежо почувствовал ее смысл. Резко шагнул к штурманской рубке.

— Мистер Олсен, прошу зайти на минутку.

Сказав это, вспомнил просьбу лоцмана не называть его мистером, но только досадливо качнул головой — сейчас не до этого. Да и Олсен, видно, не обратил внимания на неприятное ему слово. Быстро прошел вслед за Курнаковым в рубку. Строгое, озабоченное выражение было на его лице.

Чижов сидел на диванчике, держал на коленях раскрытый том лоции. Игнатьев положил карандаш и транспортир, выпрямился над картой, снова взглянул на показания компасов и лага.

— Присядьте, товарищ Олсен, — сказал Курнаков по-английски.

— Так вот, товарищи, вошли мы в туман, который продержится продолжительное время, — перешел Курнаков на русский язык. — Обсервация в таких условиях отпадает — туман сгущается, видимость скоро будет ноль. Капитан первого ранга не хотел выходить из шхер, но сейчас принял единственно правильное в данных условиях решение. Ложимся на новый курс, в океан. Пока туман не рассеется — будем идти по опушке шхер, большими глубинами, открытым морем. Когда улучшится видимость — вернемся на проложенный раньше курс.

— В шхеры не везде обратно войдешь, — откликнулся Чижов. — Придется искать входной фарватер,

— До ближайшего входного фарватера, когда рассеется туман, будем продолжать идти океаном, — пояснил Курнаков. — Там мы не защищены от ветра и крупной волны, как в шхерах, но продвижение шхерами в тумане исключено совершенно.

Чижов кивнул. Курнаков взглянул на часы.

— Через шесть минут начинаем поворот на курс триста десять градусов, выходим из шхер. Будем идти по счислению, контролироваться по глубинам. Нужно особо обратить внимание на учет береговых течений, идущих здесь в разных направлениях. Скорость этих течений доходит до двух узлов.

— Шергорд, — сказал Олсен, беспокойно кутаясь в плащ.

— Так точно, товарищ Олсен… Лоцман напоминает о неисчислимом количестве мелких островков и скал, некоторые лежат на расстоянии тридцати пяти миль от материка. Мы не будем уходить далеко в океан, поэтому, если не учитывать тщательнейшим образом сноса течениями и ветром, можем посадить док на одну из этих банок.

— Одним словом, — Курнаков обвел глазами, блеснувшими из-под нависших бровей, всех находившихся в рубке, — заранее прошу не обижаться, что все время буду проверять вашу прокладку. Во время прохождения в тумане не сойду с мостика, никому не могу доверить штурманское хозяйство. Наши четырехчасовые вахты остаются в силе, но счислимое место корабля прошу все время докладывать мне для проверки.

— Товарищ капитан второго ранга! — начал негодующе Игнатьев. Чижов, обиженно улыбаясь, тоже хотел что-то сказать.

Курнаков остановил на Игнатьеве предупреждающий взгляд.

— Товарищ лейтенант, приказы начальства не обсуждаются! — Он перевел взгляд на Чижова, напряженно улыбнулся.

— А вы, Михаил Павлович, поймите — я не сомневаюсь в вашем штурманском искусстве, но у военных моряков есть правило: в боевых условиях на все время операции отвечает за свое хозяйство один командир штурманской части. А сейчас, если не ошибаюсь, пойдем в условиях, приближенных к боевым.

Он взглянул на прокладку — на изящные карандашные линии, проведенные рукой Игнатьева на матовой глади карты. Неожиданно мягко положил руку на плечо младшему штурману.

— Когда будете, лейтенант, нести ответственность за какой-нибудь переход как старший штурманский специалист, — поймете, что я не мог поступить иначе…

Он снял с вешалки кожаный реглан, надел его в рукава, вместе с Игнатьевым склонился над штурманским столом.

— Сигнальщик, передать на «Пингвин» и «Топаз»: «Иметь курс триста десять градусов», — приказал на мостике Сливин.

Он сам потянул рукоятку свистка — тоскливый оглушительный звук взвился от трубы ледокола — предупреждение могущим встретиться в тумане судам. Такие же сигналы донеслись спереди, со стороны «Пингвина».

Сверкнул на вершине мачты «Прончищева» красный клотиковый фонарь, с трудом пробивая лучами густеющую массу тумана.

— Буксир передает «люди» — «начал поворот влево», — доложил Жуков.

— Лево руля, ложиться на курс триста десять, — приказал Потапов рулевому.

— Есть, лево руля, ложиться на курс триста десять, — повторил рулевой, вращая колесо штурвала.

И металлическая громада дока, окутанная белесой мглой, медленно поворачивалась, повинуясь движению мягко напрягшихся буксирных тросов. Здесь, как всегда, несли вахту матросы боцманской команды. Тревожно прислушивались к унылым, пронзительным воплям свистков.

Щербаков, плотно застегнув бушлат, надетый поверх парусиновой спецовки, прохаживался взад и вперед возле кнехтов. Сколько событий произошло с тех пор, как сидели они у этих самых кнехтов на рейде, в родной базе, и он, тоскуя по далекому колхозному дому, вдыхал смолистый запах бревен, смешанный с запахом нагретого солнцем железа. Тогда Мосин здорово разволновал его, рисуя страшную картину, как штормовой ветер понесет док в неведомый океан…

А теперь они идут на доке в этом самом океане, и смолистых бревен нет уже на прежнем месте: ими сперва подпирали топ-башни во время шторма в Каттегате, потом пилили, обтесывали их, чтобы обшить ими лебедку ледокола.