Литмир - Электронная Библиотека

— Да, сынок, в тебе говорит истинный дух джигита. Да благословит тебя аллах на твоём праведном пути во имя веры нашей и веры ак-падишаха. Аминь!..

Ишан огладил тощими суховатыми пальцами бороду. То же сделал Каюм-сердар. Черкез лишь кивнул, а Ратх и Аман отделались благочестивым молчанием. Тут же ишан стал прощаться, ссылаясь на поздний час, и сердар, сказав для приличия «посидели бы ещё немного», отправился проводить служителя мечети. Как только они вышли, Черкезхан сразу же отворил створки большого полукруглого буфета, извлёк бутылку коньяка и проворчал сердито:

— Надо же как не вовремя занесло к нам святого. Теперь наелись — и коньяк, пожалуй, не пойдет. А за встречу с родными братьями я хотел бы выпить… Ну-ка, Ратх, достань рюмки.

— Я же не пью, Черкезхан, — смущённо отказался Ратх.

— Да, я слышал, что ты боишься прикоснуться к стакану с божественным напитком, зато с удовольствием слушаешь речи бунтовщиков в своём цирке. Не так ли?

— С чего ты взял, Черкезхан?

— С того самого. Отец, когда ехали с вокзала, поведал. Ну-ка, Аман, наполни стекляшки!

Аман с готовностью откупорил бутылку, разлил конь-як в три рюмки и подал каждому.

— Ратх, ты тоже сегодня выпей, — сказал он спокойно. — Один глоток тебе не повредит.

Братья чокнулись рюмками и выпили. Ратх, никогда прежде не употреблявший спиртного, на мгновенье задохнулся, из глаз у него выступили слёзы. Черкез усмехнулся:

— Тоже мне, джигит! А ещё с русскими водишься! Да они, знаешь, как пьют? — Налив себе и Аману ещё, он залпом опрокинул рюмку и молча подождал пока проглотит свою порцию Аман. Потом покряхтел и спросил:

— Ратх, о чём говорят бунтари в вашем цирке?

— Какие бунтари? — удивился Ратх.

— Ну эти… демократы: студенты, железнодорожники?

— Ничего такого они не говорят, — насупился Ратх. — Просто говорят, что Россия скована полицейским режимом, нет свободы.

— Ха! И это, по-твоему, ничего такого?

— Не знаю, Черкезхан, чему ты удивляешься, — недоуменно пожал плечами Ратх. — На митинги собираются все, кому. хочется. Выступают против войны и требуют короткий рабочий день. На государя никто не посягает, так что ты не волнуйся.

— Но-но, ягнёнок! — повысил голос Черкезхан. — Ты особенно-то не задирайся, коли ни в чём не смыслишь. Революция для тебя — невинная игра, а для меня она — угроза уничтожения всех малых наций.

— Брат, ты говоришь такие умные слова — нам их, пожалуй, не понять, — вмешался Аман, расстёгивая воротник белой вышитой рубахи. — Может, выпьем ещё по одной?

— Можно и ещё, — согласился Черкез.

Когда выпили, Черкез вновь вернулся к начатому разговору.

— Если начнётся революция, — заявил он авторитетно, — то она сотрёт с земли все малые народы: татар, узбеков… А туркмен — в первую очередь.

— Это как же понимать, Черкез? — испуганно спросил Аман.

— Тут и понимать нечего. Если бунтовщики начнут революцию, то к ним могут присоединиться и наши бедняки-туркмены. А когда к ним присоединятся туркмены, то царь пришлёт сюда казацкие полки и раздавит всех бунтовщиков. Русские живут по всей России — их нация сохранится. А туркмен сотрут с лица земли, потому что их мало. Надо быть патриотами своего народа — тогда поймёте как страшна для нас русская революция. Ты меня, надеюсь, понял, Ратх?

— Этому тебя в Петербурге научили? — спросил в свою очередь Ратх.

— В Петербурге, конечно. Мне преподавали и теорию, и практику борьбы с крамолой. Так что, если в чём сомневаешься, то отбрось все свои сомнения, и слушай меня побольше. Задача туркменской интеллигенции, к которой относитесь и вы, уберечь туркменских дехкан от русской демократии. Будем преследовать и наказывать каждого, кто задумает путаться с рабочими и студентами!

— Ай, не наше это дело, — отмахнулся Аман. — Нас с Ратхом ждёт цирковая арена. Нам надо побольше беспокоиться о своей голове. Голова на арене должна быть светлой, иначе слетишь с коня и расшибёшься. Завтра у нас представление.

— Завтра?

— Ну да. Завтра же — воскресенье.

— Это интересно, — потёр ладони Черкез. — Пожалуй, я приду с Галией, посмотрим на вас.

— Мы будем рады, Черкез, — заулыбался Аман.

— Ай, молодец! — смеясь, воскликнул Черкез. — А теперь, братишки, я пожалуй отправлюсь к своей прекрасном ханум. Наверное она уже злится, что меня так долго нет.

— Счастливо, Черкезхан! — воскликнул Аман. — Как говорится, завтра увидимся!

Едва Черкез вышел, Ратх сразу спросил:

— Неужели революция может уничтожить всех туркмен? По-моему, Черкез пугает. Как ты думаешь, Аман?

— Откуда мне знать, — хмыкнул Аман. — Но в том, что говорит Черкез, конечно, есть правда. Он же учёный человек, не то что мы. Если ты не против, я выпью последнюю.

— Ладно, Аман, оставайся, я пойду спать. Завтра вставать рано.

Выйдя из комнаты, Ратх пересёк айван, спустился во двор и вошел в другой, менее привлекательный дом, больше похожий на глиняную времянку. В комнате в углу горела лампадка, тускло освещая стены, которые были сплошь оклеены цирковыми афишами, Ратх разделся, лёг на тахту и задумался.

* * *

В воскресенье, после полудня, Каюм-сердар, усадив старшего сына с его княжной в ландо, велел кучеру Язлы ехать по самым людным местам, чтобы её сиятельство Галия-ханум могла полюбоваться Асхабадом. Кучер тотчас взобрался на козлы и повозка, сверкая желтым лаком в золотистых лучах вечернего солнца, выехала сначала в пыльный аульный переулок, а затем на Анненковскую.

В открытое оконце Галия увидела угол городского сада, обнесённого чугунной оградой. Затем, на Левашевской, предстала перед взором татарской княжны женская городская гимназия, а напротив, за Гимназической площадью — мужская гимназия. Слева тянулся сквер. Среди зелени молодых карагачей виднелся желтый кирпичный дом, с жестяной голубой крышей. Это был жилой особняк самого начальника Закаспийской области. Каюм-сердар, высунувшись из кареты, велел кучеру остановиться и принялся рассказывать о том, как в девяносто первом году генерал Куропаткин собрал у себя в этом прекрасном доме всех ханов и сердаров Закаспия и сказал: «Уважаемые яшули, вы моя надежда и защита государя-императора на этой дальней окраине. Вот собрал я вас к себе, кажется ни о ком не забыл, и теперь хочу спросить, есть ли среди вас люди грамотные?» Посмотрели ханы друг на друга и пристыженно опустили лица ниц. Всего лишь два муллы нашлось, которые окончили хивинское медресе, остальные — не приведи аллах, даже корана в руках не держали. А тут генерал спрашивает не о коране, а о науках иных: о грамматике, об арифметике и всяких других премудростях. Вобщем, все притихли, а генерал говорит: «Придётся учиться, уважаемые». Ханы совсем приуныли. Сидят за столом— угощение всякое перед ними, но никому оно в рот не идёт. Каждый думает: неужели теперь придется бросить всё и взяться за книжки и тетрадки? А генерал тихонько посмеивается в усы и вино пьёт. Немного спустя вновь обратился к почтенным гостям: «Ну так чего опустили бороды, уважаемые? Учёность туркменскому обществу нужна, как воздух. И разумеется, не вас я собираюсь учить, а детей ваших. Нынче, как уйдёте от меня и проспитесь, так сразу же представьте в канцелярию списки своих сыновей для отправки на учение в Петербург. Будем создавать туркменскую интеллигенцию. Лет через десять вы состаритесь и на покой отправитесь, а дети ваши вернутся из Петербурга и будут управлять дехканами…»

Старик умолк, а Галия, рассеянно слушавшая свёкра, мило улыбнулась:

— Генерал Куропаткин такой храбрый, но почему-то ему не повезло на Дальнем Востоке. Он прямо из Асха-бада уехал туда воевать?

Черкез, видя, какое любопытство проявляет его благоверная супруга, тотчас пояснил:

— От нас он уехал в Петербург, и стал военным министром. А уже оттуда отправился на Дальний Восток.

— А вон там, через дорогу, в сквере — там что такое? — не обратив внимания на слова мужа, поинтересовалась Галия.

4
{"b":"197740","o":1}