— Аман, — распорядился он. — Ты встань справа от входа, я — слева. Как только войдет — обезоружим. Ты, Ратх, и вы, Иван Николаевич, тоже будьте наготове. В случае чего, стреляйте в казаков.

Черкез, подойдя к юрте, вдруг злорадно засмеялся и проговорил каким-то не своим, срывающимся голосом.

— Выходи, Галия. Я узнал, что ты здесь!

Ответа не последовало, и Черкез выстрелил в стенку кибитки.

— Выходи, ощенившаяся сука! — взревел он и снова выстрелил, сорвав старенький коврик у входа резким движением левой руки. — Выходи, приказываю!

Солнечный свет, хлынувший в юрту, высветил из темноты женскую фигурку с ребенком. Черкез выстрелил, но кто-то успел заслонить ее, и в следующее мгновенье прогремел ответный выстрел. Пуля попала Черкезу прямо в голову, он рухнул у входа, а казаки, отбежав, спрятались за вторую кибитку и принялись оттуда палить из винтовок. Пули засвистели, дырявя войлок юрты. И тут приехавший с Черкезом кучер схватил кирку, подскочил к казаку и ударил его по голове.

— Аман-джан! Ратх-джан! — закричал он. — Бейте этих проклятых! — И сам, чтобы не попасть под выстрел второго казака, упал на землю и пополз к тамдыру.

Байкара, поняв, что особых угроз больше нет, прокричал казаку, прятавшемуся за кибиткой.

— Эй, выходи, убивать не будем.

— Выходи, казак! — приказал и Нестеров. — Если не сделаешь больше выстрела, даруем тебе жизнь. Уйдешь туда, откуда пришел!

Казак перестал стрелять, затем высунулся из-за юрты, бросил винтовку и поднял руки вверх.

— Не убивайте! — взмолился он и заплакал. — Не убивайте, родимые! Разве я по своей воле!

Теперь, когда ничего не грозило, все бросились назад, в юрту, где упал сраженный пулей Черкеза Ратх. Галия, положив ребенка на кошму, держала обеими руками Ратха за плечи, И из-под руки женщины текла кровь, обагряя рубашку юноши.

— Он живой, живой! — восклицала Галия. — Принесите скорее чистой материи. Скорее!..

Нестеров, не дожидаясь, пока найдут какой-либо лоскут, снял с Ратха рубашку, разорвал ее и начал перевязывать рану. Ратх был ранен в правое предплечье.

— Крепись, братишка, — приговаривал Нестеров, — Ничего страшного. Сейчас перевяжем как следует, а потом будем искать доктора.

Лицо Ратха осунулось и пожелтело, губы дрожали, как в лихорадке.

Наконец, когда перевязали Ратха и увели в белую юрту, занялись Черкезханом. Он был убит наповал Байкарой. Выскочив из кибитки, калтаман расстрелял его в упор. Труп внесли в черную юрту и положили на кошму, С минуту смотрели на мертвого, затем накрыли платком.

— Ну что ж, Аман, — печально проговорил Байкара. — Выходит, что я теперь твой кровник. Можешь убить меня.

Аман вздрогнул и покачал головой:

— Нет, Байкара. Черкез шел сюда, чтобы убить меня и мою жену с сыном. Ты поступил, как подобает честному человеку. Пусть не лежит на твоем сердце тяжесть, Я снимаю с тебя тяжесть кровника.

Черкеза похоронили здесь же, на берегу озера. Казака, убитого киркой, закопали рядом. Другого казака решили отпустить и отдать ему лошадь, но после того, как люди снимут свои кибитки и навсегда покинут местечко Джунейт.

В тот же день Аман с Галией и сыном, а вместе с ними и седельщик с семейством подались на Узбой — в самые недоступные места. Ратх, Нестеров и Байкара отправились вдоль предгорья, в Кизыл-Арват. Иного выхода не было: пуля засела в плече Ратха и удалить ее мог только опытный врач. Нестеров, вспомнив об отце Красовской, решил, что самое лучшее отвезти Ратха к нему.

Отряд Байкары добирался до Кизыл-Арвата трое суток. Был июль, жара стояла невыносимая: ехали ночью, а днем отдыхали в горах, возле родников. Все обошлось благополучно: никто не повстречался в пути, ни с кем не столкнулись. Но Ратху было тяжело: рана его вспухла, все тело юноши горело, и речь была бессвязной, словно в бреду. Нестеров боялся, как бы не произошло заражение крови, и все время просил джигитов, чтобы ехали быстрее. Едва достигнув окраины Кизыл-Арвата, он переоделся во все туркменское, и на рассвете добрался до кибиток Кертыка-бахши. На лай собаки вышла хозяйка Спросила «кто и откуда» и тотчас позвала Кертыка. Старик узнал Нестерова сразу, хоть и не видел его больше года. Завел в кибитку, выслушал внимательно и сказал;

— К Батракову раненого везти нельзя. К доктору Красовскому тоже нельзя. Сразу люди увидят. А если все будут знать, то и от полиции не скроешь. Привезем ко мне. Давай, пошли.

Спустя час, распрощавшись с Байкарой, Нестеров и Ратх пришли к Кертыку-бахши. Тотчас старик отправился к Наде, а та — к Красовскому. Незаметно, по одному, все собрались в юрте, где лежал Ратх. Последним подошел Иван Батраков. Обрадовался, что Нестерову удалось спастись от виселицы. Рассказал, что и тут, в Кизыл-Арвате, шарили ищейки по домам. Но теперь все стихло.

Беседуя потихоньку, старые друзья удалились в другую юрту, чтобы не мешать. И врач с Надеждой Сергеевной начали операцию по удалению пули. Делали разрез без наркоза, Ратх скрипел от боли зубами. Надя умоляла, чтобы не кричал, иначе выдаст себя. Но Ратх терпел еще и потому, что было стыдно стонать при отце Тамары. Со лба его катился пот, но Ратх молчал. Когда извлекли пулю, он сразу же уснул и проснулся лишь вечером. Вновь пришел доктор. Увидев Ратха с румянцем на щеках, улыбающегося, похвалил:

— Ты молодец, джигит. Ты вел себя поразительно мужественно. Не всякий выдержит, чтобы не закричать… без наркоза.

Ратх в то время как доктор осматривал его и измерял температуру, все думал: «Как же мне спросить о Тамаре?», и никак не мог осмелиться. И лишь когда Красовский направился к выходу, решился:

— Доктор, Тамара приедет?

Красовский остановился, посмотрел на джигита…

— Вы знакомы с моей дочерью? — спросил удивленно.

— Да, знаком… Я получил от Тамары два письма… Вон там они, в кармане. Если желаете, то прочитайте.

— Нет, зачем же, — смутился Красовский. — Я теперь догадываюсь — кто вы. Вероятно, вы — Ратх Каюмов, артист цирка. Мне Тамара говорила о вас.

Ратх смутился. А Красовский вернулся и, легонько пожав джигиту руку, сказал:

— Ну, что ж, будем знакомы… И поговорим еще… Что касается Тамары, я написал ей, чтобы ни в коем случае не приезжала на каникулы в Кизыл-Арват. Сейчас это для нее невероятно опасно. Вы же знаете: она уже содержалась в застенке… Ну, будьте спокойны, и отдыхайте. Я еще приду не раз.

В конце июля, поздно ночью, из кибитки бахши вышли трое в туркменских халатах и тельпеках. Кертык-бахши нес хурджун и дутар, Нестеров шел с гиджаком, а Ратх с мешком на плече. С Батраковым, Надеждой Сергеевной и доктором Красовским отъезжающие простились немного раньше, чтобы на перроне не вызвать лишних подозрений. Дождавшись поезда, они сели в. жесткий вагон и поехали в сторону Ташкента. Кертык-бахши взялся проводить Нестерова и Ратха до Чарджуя. Если спросят в дороге, кто они и куда едут, ответ был приготовлен заранее: «Едем на той в Чарджуй к одному знатному хану».

Утром, когда миновали Асхабад и Ратх до слез разволновался, понимая, что покидает родные места, может быть, навсегда, Нестеров посоветовал ему:

— Напиши несколько слов отцу, сбросишь письмо в Теджене. Напиши, что едешь в Москву. Когда все утихнет — вернешься.

Ратх так и сделал. Взяв листок бумаги у кондуктора, он написал простым карандашом:

«Отец Каюм-сердар, пишу тебе я — Ратх, твой сын». Хочу сообщить тебе, что Черкезхай погиб в песках и похоронен по обычаю. Аман — жив. Он спас Галию, и об этом он тебе когда-нибудь расскажет сам. Я уезжаю совсем. Я навсегда подружился с людьми, которых ты называешь босяками…»