— Значит, вроде бы политическая демонстрация?

— Состоится гражданская панихида, — отвечал спокойно Нестеров. — Люди пришли, чтобы отдать дань любви и уважения прекрасному человеку, каким был Людвиг Стабровский.

— Люди, говоришь? Да какие же это люди, если в руках у них красные флаги и транспаранты? Да ты, сукин сын, всю социал-демократию на ноги поднял! Нарочно поднял!

— Никто никого не поднимал. Время всех на ноги поднимает, господин Пересвет-Солтан. Не мешайте нам. Все равно вам не справиться со всеми. Посмотрите сколько народу! Это только здесь. А сколько примкнет потом к похоронной процессии?! Не советую. Будьте благоразумны…

— Да как же так! Да я же… Что скажет генерал

Уссаковский?!

— Господин Пересвет-Солтан, — попросил Нестеров, — идите к генералу и скажите: если со стороны властей не будет никаких насилий во время шествия процессии, то похороны пройдут нормально. Всякое же вмешательство полиции или казаков чревато серьезными последствиями, за которые ответим не только мы, но и вы. Поверьте мне!

Поняв, что с народом не сладить, не уговорить, Пересвет-Солтан со всей своей свитой вскоре уехал. Нестеров организовал дежурство у гроба, а вокруг лазарета выставил пикеты. Охранять улицу и задворки взялись солдаты железнодорожного батальона во главе с Метревели. Уже больше месяца воинская асхабадская организация РСДРП состояла на автономных правах при организации эсдеков Асхабада. Дважды Метревели присутствовал на заседаниях комитета, получал от Нестерова партийную литературу. В войсках асхабадского гарнизона партийная работа велась успешно. И сегодня, как только узнали солдаты-железнодорожники о смерти Стабровского, пришли на помощь своим товарищам по борьбе. Метревели заверил Нестерова:

— Будьте спокойны, Иван Николаевич. Идите в город, занимайтесь делами. Наши не подведут…

Нестеров оставил на ночь в лазарете Вахнина и Красовскую. Сам отправился в город.

Весть о смерти и завтрашних похоронах революционера распространилась по всему Асхабаду. Готовясь к гражданской панихиде, деповцы делали красные флаги, надписи на транспарантах, сплетали венки и обвивали их черными лентами учащиеся гимназий и технического училища, типографские рабочие, приказчики магазинов, хлебопеки. Город погрузился в траур. Не слышалось ни звуков духового оркестра в городском саду, ни кавказской музыки в армянских и персидских кварталах. Лишь азанчи в туркменском ауле не изменил себе: прокричал клич к вечернему намазу. Но он показался людям призывом к завтрашним похоронам.

Предстоящее траурное шествие повергло в смятение уездные власти. Полковник Куколь-Яснопольский собрал у себя всех, кто так или иначе мог воздействовать на благополучный исход завтрашней демонстрации. О том, что это не просто панихида, а самая настоящая политическая демонстрация социал-демократов и примкнувшего к ним населения, — в этом начальник уезда не сомневался. Об этом говорили и Пересвет-Солтан, и Тонакевич, и целая куча других господ, собравшихся в военно-народном управлении. Сюда же явились офицеры штаба начальника Закаспийской области, среди которых были Ораз-сердар и Черкезхан. На совещание были приглашены старшины близлежащих аулов — Асхабадского, Кеши и Карадамак. Каюм-сердар в шелковом халате я новом тельпеке по праву арчина тоже присутствовал здесь. И его новый родственник Хезрет-ишан был рядом с ним. Оба с удовольствием и гордостью поглядывали на штабс-капитана Черкеза Каюмова.

Когда все собрались, Куколь-Яснопольский взял слово:

— Мы благодарим командующего Закаспийским краем, который выделил нам в помощь две роты конных казаков, надеемся на полицейское управление и администрацию учреждений и учебных заведений, но нам бы хотелось, чтобы господа туркменские старшины и духовенство способствовали порядку. Не исключено, что туземная чернь примкнет к демонстрантам, любопытства ради. Этого бы очень и очень не хотелось, господа старшины и ишаны!

Произнеся эти слова, Куколь-Яснопольский все время бросал взгляды на Каюм-сердара, и арчин, распираемый гордостью, не сдержал своих чувств, сказал важно:

— Господин полковник, ни один туркмен не пойдет за красным гробом. Мы всем сегодня объявим. Кто не послушает — того накажем.

— Очень жаль, — продолжал Куколь-Яснопольский, — что на совещании нашем нет знатных людей от армянской и персидской общин. Это весьма и весьма настораживает… и заставляет опасаться, что в случае столкновения полиции, а может быть, и войск с партией революционеров, все мусульманское население города, пользуясь случаем, сведет свои счеты с армянами. И случаи грабежа лавок и товаров непременно будут…

Совещание продолжалось до вечера, и начальник уезда принял решение: действовать в соответствии с обстановкой, держа наготове казаков и полицию. Переодетые же в гражданскую одежду полицейские и сыщики должны занести в списки всех, кто выявит своим поведением принадлежность к социал-демократии.

Расходясь по домам, господа вместе шли через Гимназическую площадь к каретам. Начальник вел под руку Каюм-сердара и расспрашивал о благополучии в доне. Каюм-сердар, польщенный столь высоким вниманием, терялся и отвечал односложно:

— Хорошо, господин начальник. Спасибо, господин полковник.

— Ну, а что с вашей невесткой? — спросил Куколь-Яснопольский. — Выяснилось что-нибудь? Написала она хотя бы письмецо из Петербурга или Казани?

— Ай, зачем нам письмецо? — отмахнулся Каюм-сердар. — Сама убежала… Письмецо — бумажка… Бумажка нам зачем?

— Как говорится, скатертью дорога, — засмеявшись, ободрил старика полковник. — У нас говорят! что ни делается — всё к лучшему. Так вот и я думаю… Если б ваша невестка осталась здесь, то видимо пришлось бы ей нести ответ вместе с редактором Любимским. Правда, она лишь косвенно причастна к крамольным статейкам, печатавшимся в газете, но все равно. — Господин полковник, — вмешался Черкезхан, шедший с отцом рядом. ~ Я не сомневаюсь, что причина ее бегства в том и заключается, что она испугалась справедливой кары за свои крамольные делишки. Хорошо бы как следует произвести расследование да обвинительный акт на Галию отправить ее отцу, в Петербург. Пусть бы полюбовался, какими делами занималась в Асхабаде его красавица-дочь! Или, еще лучше, отправить акт в Петербургскую полицию, чтобы арестовали ее.

— Ух, какой вы беспощадный, господин штабс-капитан, — пожурил его Куколь-Яснопольский и тотчас сменил тему беседы: — Вы, штабс-капитан, особенно будьте внимательны… Следите за положением дел в ауле,

— Слушаюсь, господин полковник.

— Вот так-то, — удовлетворенно сказал полковник, — На вас и Ораз-сердара особая надежда.

Возвратившись домой, Каюм-сердар велел принести ужин и пригласить среднего и младшего сыновей. Слуга побежал к времянке братьев и тотчас вернулся.

— Сердар-ага, их нет дома, — доложил он.

— Вот всегда так, — проворчал Каюм-сердар. — Когда надо — их никогда нет. Амана третий день не вижу.

— Отец, Аман уехал в Багир смотреть кобыл двухлеток, — пояснил Черкез. — Он меня просил, чтобы я сказал тебе, да я забыл.

— Ратха тоже что-то не видно, — сказал Каюм-сердар.

— Этот тоже с конями, — опять охотно пояснил Черкезхан. — Скоро же осенний сезон скачек — вот они и носятся со своими лошадями, о доме и родителях совсем не помнят.

— Тогда мы поговорим с соседскими парнями, — проговорил, вздохнув, Каюм-сердар и приказал слуге: — Ну-ка, ты, отправляйся по дворам, скажи всем мужчинам, чтобы шли ко мне… на совещание.

Слуга удалился и немного погодя на подворье Каюм-сердара потянулись из соседних дворов старики и молодые, чтобы послушать своего арчина…

С самого утра властвовал зной. Город с его тесным скопищем крыш жарился на солнце, источая в небо сизое марево. За ночь едва успели остынуть горы, а утром вновь начали нагреваться. И теплый ветер, словно из огромной духовки, потек душной одурманивающей рекой. Опять, как всегда, поутру гудел деповский гудок. Но сегодня гудел будто бы дольше, гудел с особым смыслом. И рабочих, спешащих к паровозам и вагонам, было меньше. Деповцы ладили флаги и транспаранты, знаменосцы и запевалы надевали красные рубахи. И вот уже начали собираться группами около дворов. И потянулись через железную дорогу на Анненковскую и дальше, мимо городского сада, за город, к лазарету.