где отдельные листья, качаясь на концах ветвей, поворачи

ваются при малейшем ветерке, как будто подвешенные на

паутинке. Горизонт: туман и неумолчное карканье ворон, про

низывающее весь пейзаж своей печалью. В лиловой дымке —

гамма золотистых оттенков, от соломенно-желтого до рыже-

вато-золотого; основной цвет осени — цвет золотистого вино

града. А на нем вырисовываются ветки, похожие на кустики ко

раллов, и листва, как бы написанная голландскими белилами,

серебристая, как аржантеа. Весь лес окрашен в фиолетовые

тона виноградной лозы.

Вечером, когда мы возвращаемся лесом, наш экипаж, ка

тясь по упавшим пурпурным листьям, производит шум журча

щей воды. Весь этот золотой пейзаж бледнеет, меняется, тает,

становится сказочным, пастельным, как будто бенгальский огонь

расплывается и переходит в сновидение. < . . . >

1 ноября.

< . . . > Семья притупляет благородные инстинкты человека.

Семья вынуждает человека совершать по крайней мере столько

же низостей, как и порок, распутство, страсти. Семья, жена,

дети, с точки зрения материальной, — это огромная машина

деморализации человека и превращения его в животное.

5 ноября.

Прелесть книг Мишле в том, что они производят впечатле

ние рукописных книг. В них нет банальности, безличности на

печатанного текста; это как бы автографы мысли.

12 ноября.

Мы торопимся покончить с гранками «Жермини Ласерте».

Нам не легко вновь пережить этот роман, и мы приходим в

грустное и нервное состояние... Как будто мы снова хороним

нашу покойницу... О, эта мучительная книга, вышедшая из на-

482

шего нутра, она слишком волнует нас... Мы просто не можем

править ее корректуру, мы не видим того, что сами написали:

содержание книги и его ужас заслоняют от нас запятые и на

кладки.

13 ноября.

Едем к Фейдо, который снял роскошную квартиру напротив

парка Монсо. Квартира не то дорогой куртизанки, не то круп

ного дельца, что-то очень богатое и сомнительное, и от постели

жены до кабинета мужа там пахнет чужими деньгами.

Он очень занят тем, как бы достать средства для своей буду

щей газеты, и описывает нам три типа людей, вкладывающих

деньги в такие предприятия. Во-первых, это богатые приятели,

которые не могут отказать вам в тысячефранковой бумажке и

дают ее со словами: «Не будем больше говорить об этом». Во-

вторых — промышленники, которые хотят рекламировать свои

предприятия. Затем — честолюбивые молодые люди, стремя

щиеся либо к литературной известности, либо к ордену в буду

щем. Есть еще один тип, четвертый. Это жулики, которые, пред

лагая вам пятьдесят тысяч франков, требуют от вас места с

окладом в семь тысяч франков, участия в прибылях газеты,

в доходах от объявлений, — словом, устраиваются так, чтобы в

течение года вернуть себе свои деньги и стать почти что вла

дельцами газеты.

19 ноября.

Мне попалась статья Беле, который оплакивает бескорыст

ное искусство в лице Фландрена *. Бескорыстное? А чем зани

мался Фландрен? Религиозной живописью и портретами —

тем, что дороже всего оплачивается.

5 декабря.

<...> Никогда так не поощрялась художественная промыш

ленность, как в наше время: коллекции, выставки, статьи... Это

потому, что она умерла. Когда начинают обучать чему-то, зна

чит, это что-то уже ушло из жизни. < . . . >

8 декабря.

Две молоденькие креолки рассказывали мне, как во время

путешествия по морю они забавлялись тем, что на клеенке для

вышивания писали письма к неведомым друзьям — своего рода

дневник, — и привязывали их к лапам птиц — фламинго, аль

батросов, садившихся на палубу судна, чтобы немного отдох

нуть.

31*

483

Эта переписка девушек с неведомым, эти письма, летящие

под небесами на лапке птицы, производят на меня впечатление

чего-то чистого и свежего.

15 декабря.

Мы обедаем у одного из моих старых товарищей по коллежу,

Бушара; теперь он советник Высшей счетной палаты, женат и

отец семейства.

Он женился на дочери парижского адвоката по фамилии

Фанье, у которого — о ирония судьбы! — один из нас был клер

ком, когда изучал право. Приятная внешность у этого старика:

красивые умные глаза, величественная осанка дедушки, тонкое

лицо, с полным энергичным подбородком. Он как будто сошел

с фамильного портрета XVIII века, — остроумный старик, ка

ких в то время было много; в его мягкой иронии и спокойных

шутках сквозит игривость многоопытного лукавца.

Вечером в гостиной мы с ним беседуем, и он открывает мне

душу. Он объясняет мне причину своих огорчений: это его сын,

юноша, который обедал с нами и потом сразу же ушел, малень

кий, худенький брюнет со своевольным, порочным и каким-то

мистическим выражением изнуренного лица, — лица сектанта.

— Я хотел, чтобы он стал юристом. Я бы избавил его от

поездок из Кольмара в Версаль. Он жил бы в Париже... А он хо

чет быть библиотекарем, работать в архиве. Этот мальчик

только и делает, что читает... В этом году он прошел третьим по

конкурсу в Школу палеографии. Чего он там достигнет, по

звольте вас спросить?.. А затем, сударь, он даже не желает спо

рить со мной об этом. Но даже если бы и спорил, все равно он

оказался бы прав! Он знает все, что в моем возрасте уже за

быто... Ах, сударь, уверяю вас, это поистине грустно, что у мо

лодого человека такие мысли! Чтобы доставить мне удовольст

вие, он изучает право, но я даже не знаю, захочет ли он при

нести императору присягу в качестве адвоката. Когда у меня

бывают судейские, он дерзко поворачивается к ним спиной.

Считает себя выше всех. Мы для него старые перечницы... Же

нитьба, семья, — о, об этом он и слышать не хочет! У него та

кие теории... Господин Глашан очень им интересовался. Про

сил меня передать ему, чтобы он зашел. Но разве он пойдет!

Он считал бы себя обесчещенным в глазах своих приятелей,

если бы переступил порог министерства. Вот и сегодня, ведь он

улизнул. Я уверен, что он у одного из безупречных, как они

называют друг друга, у господина Жюля Симона. Да, у госпо

дина Жюля Симона, сегодня как раз его день. Иногда я его

484

спрашиваю: «Ну, что он тебе говорит? Что он в конце концов

может тебе сказать?..» Читает он только «Тан». Его кумир, это

господин Нефцер... уж лучше бы он ходил к девкам!

И этот славный человек продолжает сетовать на современ

ную молодежь: язва многих ее представителей — либерализм в

катоновском стиле, характерная черта нашего времени. Я так

и вижу перед собой этого юнца, молодого Массона, и мне ка

жется, что растет целое поколение юных докторов республика

низма, юных проповедников добродетелей народа, — это словно

ясли маленьких Сен-Жюстов с соскою во рту, и им, быть мо

жет, принадлежит будущее! Какие два чудесных персонажа из

современной комедии! Старик отец, которого я слушал, как слу

шал бы самое житейскую мудрость в воплощении Прово,

и юноша-сын, утопист, которому задурили голову профессора,

тип совсем новый, современный, и с каждым днем встречаю

щийся все чаще.

21 декабря.

Около четырех часов небо такое, как не бывает ни днем, ни

вечером, того невыразимого цвета, который можно назвать цве

том сумерек. Зеленые деревья, выделяясь на нем, кажутся со

всем черными. А вдали они — словно прихотливый узор самого

тумана. Зелень луга — выцветшая, грустная и мрачная, точно