тоже. Клубы и корпорации со своими знаменами заполняли

двор; несколько солдат Национальной гвардии и офицеры мо

бильной гвардии скрылись. Какие-то люди в шляпах с карточ

ками клубов произносили речи перед народом.

Вдруг сбоку, у самой Палаты возникло оживление. Это по

явились господа Барбес, Луи Блан и Альбер, которые стали в

окне, чтобы говорить с народом. Барбес первым произнес речь,

где заявлял, что Учредительное собрание готовится отметить за

слуги народа перед отечеством и разрешает клубам провести

демонстрацию перед его зданием. Тогда раздались крики, что

все должны участвовать в демонстрации. Затем говорил Луи

Блан, который провозгласил, что народ бессмертен и т. п. Обе

речи были встречены восторженными возгласами. Солнце сияло

прямо над головами этих тысяч людей, которые кричали:

«Война! Война!»

Мимоходом во дворе я услышал, как три офицера мобильной

гвардии говорили, что они за Барбеса и что, явись только сюда

их полковник, они его пырнут шпагой в брюхо.

Народ уже вошел в здание. Мы прошли через левую дверь,

поднялись по лестнице, спустились вниз и очутились в зале,

справа от трибуны.

Зрелище было удивительное. Трибуны заполнены про

стым народом. Всего три-четыре дамы. Уполномоченные делега-

38

ций, человек шестьсот, — больше всего незанятых мест име

лось на скамьях центра, — были торжественны и спокойны.

Выбраться из зала невозможно — все выходы забиты людьми.

Скамьи депутатов совершенно пусты. Под трибуной, в проме

жутке между скамьями депутатов и самой трибуной, бурлила,

теснилась, кричала и вопила пестрая толпа. Офицеры артилле

рийской Национальной гвардии, артиллеристы, пожарные, сол

даты, блузники, люди в сюртуках, в рубахах со знаменами, с

зелеными ветвями (никакого оружия) — орали во все горло.

Господин Бюше, окруженный людьми с трехцветными по

вязками на рукаве, стоял на трибуне президиума; за ним нахо

дился штаб-офицер артиллерийской Национальной гвардии.

Г-н Бюше потрясал колокольчиком, и все же ему не давали

говорить. Более пятнадцати человек спорили между собой,

пытаясь завладеть трибуной. Представители клубов, среди них

Юбер-Красная борода, образовали у ее подножья несколько

весьма оживленных групп. Невзирая на просьбы некоторых

граждан: «Дайте посовещаться в конце концов!» — народ не

желал расходиться: «Нет, нет, мы хотим присутствовать, мы

не уйдем».

Зал и трибуны переполнились. Две трибуны зашатались.

Г-ну Бюше и другим приходилось кричать: «Граждане, сой

дите, вы можете провалиться!» В зал проникали через окна.

Кричали: «Барбес! Барбес!»

Барбес, — бледный, бородка клинышком, ввалившиеся глаза,

лицо Христа с выражением непоколебимой убежденности,

в руке платок, сюртук застегнут на все пуговицы, — подни

мается на трибуну и произносит: «Граждане, я предлагаю устно

проголосовать за то, чтобы признать заслуги народа перед оте

чеством и разрешить демонстрантам продефилировать перед

Учредительным собранием, в полном порядке, с развернутыми

знаменами». Молчание и неподвижность депутатов; крики и

движение среди народа, возгласы «браво!». О том, чтобы проде

филировать перед Учредительным собранием с соблюдением

полного порядка, народ думает теперь не больше, чем о Вели

ком Моголе. «Граждане, я требую установить с богачей милли

ардный налог в пользу народа». Продолжительные «браво!» из

народа; неподвижность и немота собрания. В этот момент все

вдруг услышали, как заиграли сбор. Волнение. Г-н Бюше:

«Граждане! Играют сбор!» — «Да, играют сбор, — заговорил

Барбес, — я предлагаю проголосовать за то, чтобы всякий, кто

заставит играть сбор, был объявлен вне закона и изменником

родины!» — «Браво!» Народ кричит «браво!», собрание молчит.

39

«Перейдем к делу! К вопросу о Польше!» — раздались крики.

«За Польшу! — говорил Барбес. — Франция должна прийти на

помощь всем угнетенным народам!» Внося каждое предложение,

Барбес наклонялся, чтобы услышать, что говорят внизу, у три

буны. Юбера там уже не было. Я услышал, как кто-то громко

крикнул: «Распустить Собрание! Учредительное собрание рас

пущено!»

Никогда мне не приходилось с такою силой протискиваться

сквозь толпу; наконец нам удалось выбраться из здания. Мы

прошли через зал совещаний, где люди в белом читали газеты.

В коридоре мы увидали Юбера-Красная борода в центре ожив

ленной группы. Член какого-то клуба принес ему список Вре

менного правительства. Мы расслышали имена Распайля, Блан

ки, Кабе, Барбеса.

Мы вышли. Корпорации все еще стояли во дворе.

Вся лестница Палаты со стороны моста кишела солдатами

мобильной гвардии. Национальная гвардия заполняла мост и

площадь Согласия.

Это было второе 24 февраля * ... неудавшееся!

С 10 до 12 ночи.

В десять часов Париж выглядел довольно странно. Вся Ван-

домская площадь была иллюминована. Улица Сент-Оноре ил

люминована разноцветными огнями. Люди высыпали из домов.

На всех перекрестках собирались взволнованные группы. Сол

даты Национальной гвардии занимали площади, проходили по

улицам, дружески уговаривая разойтись. Люди возмущались

Барбесом и его сторонниками, уже, по слухам, арестованными.

По мере того как мы приближались к набережной, все улочки

возле нее оцеплялись; на набережной тоже разгоняли все ско

пища. Некоторые рабочие высказывались за Барбеса — двое

против двадцати *. Лица у всех были весьма возбужденные.

Отряды Национальной гвардии заняли всю площадь Ратуши.

Тех, кто пытался пройти к Лувру, останавливали окриком:

«Сюда нельзя!» На площади Ратуши солдаты мобильной гвар

дии кричали во все горло: «Долой Кабе, Бланки, Барбеса!»

и т. п., вполне благонамеренно. Все выглядело спокойно.

ГОД 1851

Декабрь.

В великий день Страшного суда, когда ангелы приведут все

души в судилище, а сами во время судоговорения будут дре

мать, как жандармы, положив подбородок на руки в белых пер

чатках, скрещенные на рукоятке шпаги, когда бог-отец с длин

ной белой бородой, каким наши господа из Института * изобра

жают его в куполах соборов, — так вот, когда бог-отец, допросив

меня о том, чт о я в жизни сделал, станет затем допрашивать,

что я видел, то есть чему я был причастен своим зрением, он,

несомненно, задаст мне вопрос: «Скажи мне, мое создание, ко

торое я сотворил разумным и человечным, видел ли ты когда-

нибудь бой быков на арене или же пять огромных голодных

псов, разрывающих на части несчастного старого осла, тощего

и беззащитного?» — «Увы, господи, — отвечу я, — я видел худ

шее: государственный переворот».

«Что ж! Революция свершилась!» — так сказал, входя к

нам, г-н де Бламон, кузен Бламон, приятель нашего кузена

Вильдея, бывший гвардеец, ныне седеющий консерватор, зады

хающийся от астмы и очень вспыльчивый. Было восемь часов

утра. Привычным жестом стянув сюртук на животе, словно за

стегнув ремень, он тут же распрощался с нами и отправился

торжественно провозглашать свою фразу на пути от Нотр-Дам-

де-Лорет до Сен-Жерменского предместья *, всем знакомым, ко

торые, вероятно, еще только просыпались.

Потрясающая новость! Скорей вниз! Брюки, туфли и все

прочее, и — на улицу! В приказе, вывешенном на углу, сооб-

41

щалось о порядке прохождения войск. На нашей улице Сен-

Жорж войска заняли дом газеты «Насьональ» *.

Чтобы добраться до нашего дяди *, мы прошли по набереж

ной Счетной палаты и набережной Почетного легиона. Целый

полк расположился вдоль набережной, сложив ружья в козлы,