Полковник меня огорчил:

– Нет, не мог. Этажом выше располагалась охрана, этажом ниже тоже. Ваш мужик никуда уйти не мог.

– Значит он и по сей момент в доме! – радостно заключила я. – Ищите среди жильцов. Только не говорите, что вы их хорошо знаете.

– Послушайте…

– Людям свойственно заблуждаться. К тому же покушались на самого президента, следовательно сумма предложена была внушительная. За такую сумму и сама бы…

Глянула на полковника и испуганно поспешила заверить:

– Но мне никто не предлагал. К тому же, с тех пор как Люба получила наследство, мне было не до президента – шторы шила.

– Послушайте…

– Шторки, скатерочки, занавесочки! Кошмар! Тем более, что я шить не умею. Я так перетрудилась, потому и напилась. Только представьте, пока я шила, мой муж… Впрочем, не будем о неприличном. Ах, он негодяй! А потом и вовсе меня бросил. И теперь вы хотите усилить мое горе? Нет уж, ищите в самом доме. Мужик в фуфайке там.

Бедный полковник снова хватил по столу кулаком и завопил:

– Да послушайте, черт вас побери!

Я испуганно зажала уши и закричала:

– Я контужена, но вас слушаю! Слушаю!

– Вот и слушайте, – тяжело дыша, сказал он. – Слушайте. Стреляли из квартиры вашей подруги.

– Я знаю.

– Из окна комнаты, в которой вас нашли.

– Да знаю я, знаю, видела своими глазами. Зачем вы мне это рассказываете?

Полковник схватился за голову:

– Да за тем, чтобы до вас наконец дошло: отпираться глупо и бесполезно. Мои ребята ворвались в квартиру через четыре минуты – минута ушла на то, чтобы выбить дверь. Этажом выше и этажом ниже была охрана. Ваш мужик что, невидимка?

Я растерялась:

– Он в фуфайке был.

– Тем более, – грустно усмехнулся полковник. – Еще вам скажу: уже готовы результаты экспертизы. Ни у кого из жильцов на поверхности кожи оружейных выхлопов не найдено. Все чисты, как стеклышко.

– Понятно, – промямлила я, – меня-то засыпало с головы до ног сразу же, как тот, в фуфайке, жахнул из «Мухи». Всю комнату можно на экспертизу тащить, думаю хорошо припорошило.

– Рад, что хоть это вы понимаете. Софья Адамовна, давайте подытожим: посторонняя в доме вы одна, нашли вас в той комнате, из которой было совершено покушение, в руках у вас был гранатомет, на этаже мужчины в фуфайке не обнаружено. Что из этого следует?

– Что вы плохо искали.

Он грустно покачал головой:

– Нет. Из этого следует, что хватит глупенькой прикидываться. На президента покушались вы – больше некому. Сейчас вас отведут в камеру, где вы хорошенько и подумаете, а после этого мы с вами поговорим. И помните, чем раньше мы приступим к серьезному разговору, тем лучше будет для вас.

Деревянный минка, двухэтажный, крытый соломой, спрятал друзей от нескромных взоров. Хозяин – гнусный продавец девочек – встретил молодых господ, непрерывно кланяясь.

– Минеральные воды для ванн… – брезгливо отводя взгляд, бросил Абэ Кусоноки.

– Да, господин, привезли, – торопливо прошелестел хозяин, не смея распрямиться. – Все готово. Уже подогрели. Раскалили камни. Бочонок саке доставлен. И сосновые кадушки для питья… Лучшие девочки одеты в лучшие кимоно. Молодая красавица-гейся Итумэ приняла предложение несравненного господина Сумитомо. Она здесь…

Торговец удовольствиями гнусно осклабился.

– Прикажи наполнять ванны и вели женщинам наливать саке, – распорядился Абэ.

– Да, господин, – непрерывно кланяясь и пятясь, прошептал хозяин.

Закипела пирушка.

Приятная истома.

Спокойная беседа.

Молодые самураи, младшие сыновья прославленных родов согревались минеральными ваннами, освежались саке, охлажденным в ручье.

Бочонок лучшего вина, из провинции Хиого, припасли и открыли, соблюдая традиции.

Пили, как подобает истинным буси, квадратными кадушками, по началу лишь ощущая чудный смолистый вкус сосновой живицы, привнесенный посудой.

Увлекательное занятие! Веселое!

Девочка-дзёро не успевала наполнять кадушки. Даже не склонный к излишествам Сумитомо, под конец выкрикнул:

– Кампай!

Пей до дна!

Хейдзо Кадзивара, мечтательный и лиричный, воскликнул:

– Не хватает природы! Как украсила бы все природа! Чудно впитать в себя из воды горячих ключей живительную силу гор, полюбоваться величественными их силуэтами! Воплотить мечту: согретым водой ключей, созерцать в своем саке, упавший туда с божественной сакуры лепесток.

– О-о! – воскликнул реалистичный Кусоноки, – ушло время сакуры. Завтра праздник мальвы. Не забыл? Отсюда неудобства. К женщинам, вот, пришли в полном боевом снаряжении.

– Великая честь охранять божественного Микадо! Запомнится на всю жизнь! – воскликнул Хейдзо.

Энъя кивнул:

– Как забыть? Высокая честь. Великий день.

«Саке, горячая ванна – живительные процедуры. И впереди ночь любви. Целая ночь неторопливой беседы.

О, несравненная Итумэ!

Взгляды, прикосновения… А утром… Утром Аой Мацури предстанет божественно прекрасным. К тому же сам Микадо… И наследник… В свите, конечно, почетнее, но… Ерунда!» – думал Сумитомо, ощущая в душе необычайно радостный подъем, почти не чувствуя ослабевшего тела.

Лишь колола обида. Идти со стражей, так далеко от императорских колесниц, – не для Фудзивара, потомка славного рода. Но…

Тяжелое смертельное опьянение навалилось внезапно. Все опрокинулось, ухнуло куда-то, вращаясь во мгле вселенского хаоса. Время остановилось.

Сумитомо вынырнул на миг из сумрака, затмившего сознание. Повел бессмысленным взглядом.

Нет мыслей.

Нет воли.

Все нереально.

«Мускулистая спина… Воин… Ловко прилаживает на себя сложные ёрои… Что-то знакомое… Знакомая экипировка… Мечи в красном сафьяне… Пластины… Узор брони… Все так знакомо… Почему?»

Вдруг вспомнился мастер Кендо, сенсей Хосокава, его урок: «Когда противник совершает нападение, а твои глаза ловят движение его меча и пытаются следовать за ним, ты теряешь самообладание и терпишь поражение, потому что сам приводишь к себе меч врага – это „остановка“. Когда же ты видишь меч, собирающийся поразить тебя, но не позволяешь своему уму „останавливаться“ на этом, не контактируешь с противником, не строишь планы, а просто воспринимаешь движения противника, продолжаешь двигаться навстречу противнику и, используя его атаку, обращаешь ее против него самого – это победа. Тогда его меч, несший смерть тебе, станет твоим мечом и обрушится на самого противника. Никогда не думай о себе, думай о деле.»

«Я не должен думать о себе, – ясно решил Сумитомо, вспомнив этот урок, – я должен думать только о деле, и тогда в этом деле буду и я.» И мысли угасли.

Погас и взгляд. Смог еще заметить Сумитомо чьи-то доспехи, брошенные у бамбуковой ширмы, полураздетую дзёро, уснувшую на полу, метнувшийся к выходу силуэт воина в знакомых доспехах.

«Где же Итумэ? – мелькнуло последним уже где-то далеко, как бы не в нем самом. – Желанная Итумэ…»

Голые колени скользнули по доскам. Сумитомо обмяк, откинув голову на дубовый обод. Сковал, отключил его хмельной сон. Остыла минеральная вода, тихо волнуясь у груди в такт слабому дыханию. Поглотила Сумитомо вязкое, тягостное небытие. В трех ваннах, рядом, беспамятно замерли друзья, но ИХ доспехи, одежда, оружие аккуратно сложенные, лежали неподалеку. За тонкой стеной, на циновке, прислонившись спиной к стене сидела молодая гейся. Итумэ. Женщина. Слабое существо.

Хмельной мрак сковал ее глубже, чем могучих воинов. И так необычно было это, что прислуга, хозяин минка и девочки-дзёро разбежались, оставив молодых аристократов беспомощными лежать в воде.

Смертельная бледность выбелила лица спящих. Расслабленно обмякли члены. И лишь прекрасная Итумэ, сохраняла достойный вид. Оперлась гейся спиной о стену, аккуратно сложив руки, разметав широкие рукава. Будто задремала Итумэ. Ни пятнышка на пурпурном кимоно, свеж майский его узор цвета увядших листьев.