Все улажено!

Любая другая двадцатилетняя девушка вежливо приняла бы его довольно бесстрастное предложение. Но Антигона Престон не любая и определенно не дурочка. Она дочь своего отца, ее быстрый острый ум не находил логического объяснения внезапному желанию лорда Олдриджа сделать ее своей невестой. Уж кто-кто, а она чувствовала себя как дома не в гостиной особняка, а скорее за его порогом, когда скакала на своей прекрасной кобыле или в любую погоду бродила по лесам. К тому же она не красавица – она, конечно, не уродина, но ее обычная внешность и заурядные голубые глаза меркли по сравнению с прелестной красотой Кассандры, с фиалковыми глазами сестры, – без состояния, без семейных связей, из которых лорд Олдридж мог извлечь пользу. И она в трауре.

Все это абсурдно, странно и совершенно невозможно.

– Вы шутите, – выдавила Антигона с чем-то похожим на смешок. Любой другой ответ был бы нелепым.

Мать мгновенно шикнула на нее, побледнев от ужаса и возмутившись грубыми манерами дочери.

Реакция лорда Олдриджа была более сдержанной. Он изобразил подобие улыбки, но его лицо казалось застывшей маской.

– Я редко шучу. Мы помолвлены.

Его тон, хотя и спокойный, был именно таков, как Антигона и ожидала, зная его манеру распоряжаться на охоте – уверенный, что его желания будут выполнены в соответствии с точными инструкциями.

Другие могли съежиться от страха или броситься подчиняться каждому его слову, но Антигона не постеснялась разочаровать его. Для нее невозможно принять его предложение, все ее мысли, чувства, все в ней от макушки до пят бунтовало против этого.

Антигона не обращала внимания на мать, которая, округлив глаза, подгоняла ее принять предложение со всей быстротой и готовностью.

– Это невозможно, сэр. Мы в трауре, – уцепилась она за первый и самый вежливый аргумент, который пришел ей на ум.

Быстрый ответ лорда Олдриджа продемонстрировал, что он готов к такому возражению.

– Вот именно, – подтвердил он. – И в такое тревожное время лучше всего защитить будущее.

Тревожное? На взгляд Антигоны слово «неподобающее» подходит больше. Даже она, разделявшая веселое пренебрежение отца к светским условностям, находила поспешность, с которой улажено ее будущее, отвратительной и крайне… крайне неуважительной. Она только что вернулась от свежей могилы отца.

– Я только что понесла тяжелую утрату, сэр, – начала она тоном не менее бескомпромиссным, чем его собственный. – И хотя я благодарю за оказанную мне честь, но не могу принять ваше предложение. Я должна уважать…

– Прошу вас дать моей дочери время привыкнуть к этой чести, – поспешно перебила ее мать, обретшая наконец голос. – Конечно, пока мы в трауре, об этом и упоминать нельзя. Наше… взаимопонимание останется приватным делом… – мама запнулась, – несколько месяцев. И Антигона так юна, девочке только восемнадцать. Она воспитывалась как дочь джентльмена, но ей нужно многому научиться, чтобы стать леди Олдридж и управлять таким большим хозяйством, как Торнхилл-Холл.

Очередное изумление, такое же быстрое, но только чуть менее пугающее, чем первое с его неожиданной странностью, ошарашило Антигону, выбив дух. Ей не восемнадцать. Уже два года как не восемнадцать.

Почему мама так беспардонно лжет?

Но многозначительный, почти исступленный взгляд матери пришпилил Антигону к этой лжи, умоляя не спорить, не бросать вызов ее хрупкому авторитету перед этим незнакомцем. Богатым, могущественным незнакомцем с влиятельными связями. Антигона если и дрогнула, то только на миг.

Немедленных возражений не последовало и, к несчастью, лорд Олдридж принял молчание Антигоны за согласие.

– Да, конечно. У вас есть время, чтобы привыкнуть. И составить необходимые планы.

Антигона проглотила резкий ответ, вертевшийся у нее на языке. Его милость сильно в ней ошибся – в ней нет приспособленчества, а единственный план, который она составит, состоит в том, чтобы убедить ее бедную, находящуюся в прострации маму в безумной неуместности этого сватовства.

– Хотя наша помолвка в силу обстоятельств должна оставаться приватным делом, – продолжал лорд Олдридж, – я организовал для вас маленький подарок. Символ моего расположения, поскольку о нашей помолвке нельзя объявить официально.

Организовал! Странная снисходительность для полного надежд жениха.

В отсутствие всяких признаков одобрения со стороны Антигоны необходимый энтузиазм выказала ее мать:

– Как вы добры, милорд.

Антигона отказывалась так легко сдаться. Если этот человек думает, что может купить ее согласие безделушкой или соблазнить подарками, то он еще сильнее ошибается в оценке ее характера.

Впрочем, оказалось, что это не просто безделушка. Подарок, который лорд Олдридж извлек из замшевого мешочка, оказался изящной траурной камеей. Он осторожно держал подвеску в форме сердца, жемчуг переливался в ярком зимнем солнце, мягко маня Антигону, продуманно завлекая в вежливое подчинение.

Резная сцена изображала классическую задрапированную фигуру, склонившуюся над траурной урной. Камея, хотя и небольшая, но выполненная с отменным вкусом, должно быть, стоила целое состояние, во всяком случае, достаточное, чтобы обеспечить семейство Престон углем, мясом, чаем и освободить даже от воображаемых тревог по крайней мере на месяц.

Антигона уже видела, что в глазах матери блеснуло облегчение, равно как и точная калькуляция стоимости подарка. Мать двинулась вперед, влекомая обещанием такого благодеяния, пока Антигона пыталась найти подобающее возражение.

В таком подарке не было ничего неуместного, ничего неподобающего, ничего предосудительного. Любая другая его любезно приняла бы. Однако Антигона Престон была из тех, кто заглядывает в рот дареному коню и проверяет все зубы до единого.

Она тщательно подбирала слова.

– Я польщена, сэр. И высоко ценю продуманность такого подарка. Но все запрещает мне принять его.

Лорд Олдридж сделал странное движение ртом, довольно поджав нижнюю губу, словно сопротивление невесты скорее тайно радовало его, чем раздражало.

– Я уважаю ваши моральные принципы. Но должен настаивать.

Такое откровенное заявление заслуживало столь же незавуалированного возражения.

– И я тоже. – Тон ее был резким, но этому человеку лучше знать, что она не безмозглая курица, которую можно легко одурачить или запугать, тем самым добившись согласия. И, возможно, несговорчивостью она достигнет того, чего не сумела сделать возражениями.

Мать ахнула от ее дерзости.

– Антигона, – предостерегающе пробормотала она и схватила ее за локоть. – Ты примешь подарок. Поступить иначе, значит, оскорбить сердечную и искреннюю память о твоем отце.

Папу нисколько не заботила бы показная сентиментальность траура, но горе Антигоны было слишком свежим и слишком огромным, чтобы проявить хотя бы видимость неуважения к его памяти. Не оставалось ничего другого, кроме как принять подарок.

– Спасибо, сэр. – Ей пришлось потрудиться, чтобы голос прозвучал твердо. – Прошу простить, если я показалась неблагодарной.

– Ну вот. – Мама обрела какое-то подобие душевного равновесия. Потрепав Антигону по руке, она повернулась к лорду Олдриджу и подбодрила его кивком и улыбкой. – Ты должна позволить его милости привилегию надеть на тебя подвеску.

Антигона от природы не была послушной, но когда мать рядом, мало что можно сделать, чтобы помешать лорду Олдриджу, который встал позади и склонился над ее плечами, надевая подвеску.

Еще меньше она могла удержаться, чтобы не дернуться, не подскочить, когда сухие пальцы лорда Олдриджа задели ее кожу, застегивая замочек. Словно паук пробежал по ее шее.

Мгновение, не больше. Но было такое ощущение, словно он… пробует ее на ощупь. Так в первый раз запрягают лошадь в карету. Как странно. И неприятно.

Антигона быстро отступила, но неприятное ощущение от его собственнического прикосновения не покидало ее.

Впервые в жизни она была сбита с толку и не знала, что сделать или сказать, чтобы восстановить самообладание. Подвеска с цепочкой была изящной и маленькой, но повисла на ее шее тяжелым грузом, непропорциональным весу, и давила на грудь как ярмо, достаточно тяжкое, чтобы заставить пульс заспешить.