Милюков и эсеры тоже хотят быть выразителями интересов русского крестьянства и взглядов русской интеллигенции. Чем же сменовеховцы отличаются от Милюкова?

Они отличаются от Милюкова тем, что отнюдь не добиваются власти. Напрасно слева нас упрекают в тайных симпатиях к Учредилке: это совсем неверное и очень вульгарное понимание нашей идеологии, более всего чуждой фетишизму формальной демократии.

Основная ошибка П.Н. Милюклва и его друзей заключается в том, что они все еще ждут «призыва» со стороны русского мужика и строят свою тактику в соответствии с этим «ожиданием». В своей критике отдельных конкретных мероприятий московского правительства они подчас бывают и правы. Но их основоположный политический вывод («третья революция»), по нашему крайнему разумению, в корне ложен, зловреден с точки зрения интересов страны.

Милюков сам хочет оформить и удовлетворить домогательства крестьянства, свергнув большевиков, — а мы, сменовеховцы, хотим, чтобы русский мужик получил все, что ему исторически причитается от наличной революционной власти.

Ни о каких антисоветских революциях сейчас не идет и не должна идти речь. Цель и спасение в том, чтобы оздоровление страны было направлено по руслу спокойной и экономной эволюции. Просыпающаяся самодеятельность деревни может быть вполне уложена в рамки советской политической системы. Но выдвинутый нами (см. недавнюю статью Е.Е. Яшнова в «Новостях Жизни») лозунг «свобода труду!» ни в коем случае нельзя считать, по пролетарскому определению «Трибуны», — «интеллигентской брехней». Вне этого лозунга не построить трудового государства. Вне этого лозунга не достичь действительной, а не словесной «смычки» с крестьянством.

Конечно, свобода труда отнюдь не есть «священная свобода частной собственности» во вкусе либеральных концепций 19 века. От этих концепций прочно отказались и западные народы, всерьез перешедшие от государства либерального к «государству культурному», с широким социальным законодательством. Не о воскресении принципов частной собственности и чистого капитализма в их старомодных формах говорим мы — нет, свобода труда в нашем понимании есть не столько «естественное субъективное право», сколько объективно целесообразная «общественная функция».

Чтобы Милюков и эсеры не оказались по-своему правы, т. е. чтобы страна не погрузилась в новый океан неурядиц, руководители советской политики должны чутко учитывать потребности мелкобуржуазной массы народов Советского Союза и, согласно диалектическим урокам учителя, идти навстречу этим потребностям. В настоящий период времени такая тактика внутри страны вполне совместима с осуществлением международно-политических, «всемирно-исторических» заданий СССР.

Если сменовеховцы и впрямь правильно отражают взгляды интеллигентско-спецовских кругов с одной стороны, и настроения инициативных «хозяйственников» города и особенно деревни — с другой, — то ведь из этого явствует, что все «мелкобуржуазные» элементы населения ныне придерживаются именно советской ориентации, а не какой-либо другой. Но, придерживаясь советской ориентации, они, несомненно, ждут от советского правительства не политики зажимов и Нарымов, не сплошных «департаментов препон», а резонного удовлетворения законных своих притязаний на жизнь и работу.

Ждут и — судя по многим признакам — дождутся.

Россия на Дальнем Востоке[175]

I

Соглашения Советской России с Китаем и Японией, несомненно, открывают свежую страницу новейшей истории Дальнего Востока.

Русская революция временно сбила Россию с ее исторических позиций у берегов Тихого океана. Покуда внутри страны длилась тяжкая тяжба за власть, — незащищенные границы государства угрожающее передвигались вглубь территории. Гражданская война парализовала возможность серьезной национальной обороны.

В 1919 году уже Колчаку приходилось испытывать во Владивостоке напор интервентских сил, чувствовавших себя на русской земле как государство в государстве. Под флагом «помощи» противобольшевистским русским армиям союзники, естественно, осуществляли свои собственные национальные интересы. И там, где интересы эти можно было осуществить за счет России, — с Россией не считались. И белые армии объективно становились агентами расчленения, распада страны.

Наиболее опасным противником России на Дальнем Востоке являлась, несомненно, Япония, поскольку ее правительство пыталось в своих расчетах использовать русскую смуту.

С.-А. Штаты, территориально в Азии не заинтересованные, да и экономически относительно индифферентные к району Великого Сибирского пути, эвакуировали свои войска из пределов русского Дальнего Востока вскоре после ликвидации колчаковского правительства. К этому же времени покинули Сибирь последние эшелоны чешских воинских частей, стяжав печальную популярность среди русского населения, равно как и среди всех русских политических группировок.

Оставалась Япония, упорно удерживавшая свои войска во всех существенных пунктах Восточной Сибири, прикрывая интервенцию всевозможными предлогами. А под защитой японской военной силы на оккупированной территории располагались русские «белые» правительства, внутренно бессильные, невероятно бездарные, вербовавшиеся из откровенно авантюристских, денационализированных элементов.

В 1920 году уже окончательно выяснилось, что собирание страны идет из центра, из Москвы. В тот момент, когда борьба за Москву кончилась победой советов, — советское правительство исторически превратилось в общероссийскую национальную власть. Каковы бы ни были качества его политики, во вне оно одно фактически представляло Россию. А белые осколки, в силу иностранной поддержки еще задерживавшиеся где-нибудь на окраинах, по существу были ничем другим, как форпостами врагов России на русской территории.

Однако, несмотря на все препятствия, вопреки исключительно тяжелой обстановке, последние пять лет (1920–1925) были годами неуклонного, систематического, хотя и медленного, возвращения России на ее дальневосточные позиции. Соединенными силами красной армии и советской дипломатии преодолевалась одна трудность за другой, и в настоящий момент можно смело сказать, что полоса наиболее тяжких испытаний уже позади. Пройдет еще немного времени, и последний иностранный солдат покинет русскую землю (последний срок эвакуации Сахалина — 15 мая 1925 года). Вместе с тем, пекинское и мукденское соглашения с Китаем зафиксировали заинтересованность Советского Союза в КВжд, как предприятии, находящемся в совместном русско-китайском управлении.

Россия вновь становится неизбежным и крайне существенным элементом международного равновесия на Дальнем Востоке. И хотя много еще предстоит ей помех и шероховатостей на дальнейшем ее пути, хотя очень многое нужно еще сделать, чтобы свести на нет ужасные плоды пережитого лихолетья, — можно уверенно и спокойно смотреть в лицо будущему: тому ручательство — минувшее пятилетие.

II

Когда 5 января 1920 года пало в Иркутске колчаковское правительство, к востоку от Байкала пошли весьма пестрые события. Но основным фактом все же представлялось наличие японских войск по линии сибирского пути. Что касается полосы отчуждения КВжд, то в марте 20 года в Харбине пал Хорват и его падением был нанесен сокрушающий удар русскому влиянию старого типа в сфере китайских дел. Москва пыталась было установить тогда же взаимоотношения с пекинским правительством (известная «нота Карахана»), но безуспешно.

В Чите и Забайкалье распоряжался атаман Семенов. Приамурское и приморские русские областные правительства ориентировались на Москву, но практически их руки были связаны интервенцией. Памятное «выступление» японцев 4–5 апреля 20 года являлось грозным предостережением и имело целью показать, кто есть настоящий хозяин края. Печальные николаевские события послужили для Токио удачным предлогом для прочной оккупации Сахалина и укрепления политики интервенции.