Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

«Народ», бесспорно, стал гораздо активнее, чем был до революции. Вместе с тем, власть, несмотря на свой централистский и милитаристский характер, как-то приблизилась к массам. И сами пороки ее — неизбежный результат, непосредственное отражение недостатков нашего народа. Словно изживается историческая пропасть между народом и властью. Изживается, правда, ценою временного регресса, временного понижения культурного уровня власти, — но, право же, это сходная цена: ею оплачивается оздоровление государственного организма, излечение его от длительной, хронической хвори, сведшей в могилу петербургский период нашей истории, так много обещавший и — не будем отрицать — так много осуществивший.

Теперь весь народ как бы шагает в уровень с властью, влияя на нее, но и подчиняясь ее руководству. Много нитей связывают нынешнюю власть с массами. Связи эти реальны, не только декоративны. Именно тем, что они реальны, обусловлена трансформация облика революции за протекшие годы. Россия теперь движется вперед всею своей громадой. Ее поступь подчас неуклюжа, но зато, нужно думать, верна. В ней чувствуется здоровье, надежная сила, растущее самосознание. Таково неотразимое общее впечатление современной русской действительности. Это можно констатировать, даже и чувствуя в себе частицу «Лаврецкого», даже и понимая и ценя все хорошее, все привлекательное, что было в потонувшем навсегда старом русском мире.

Нечто подобное наблюдалось, по-видимому, и во Франции к завершению революционного периода. Даже Тэн должен был это признать. «В 1794, - читаем у него, — наше внутреннее серьезное чувство заключалось в одной идее: быть полезным родине… Когда в нации дух так силен, она спасена, каковы бы ни были безумия и преступления ее правителей: своим мужеством она искупает их пороки, своими подвигами прикрывает их преступления». Тэн при этом странным образом упускает из виду, что «безумия и преступления» людей революции исторически сами явились одним из основных факторов того «внутреннего серьезного чувства», о котором он столь метко говорит…

Так и в России теперь. Страну охватывает дух восстановления, ренессанса. Страна работает. Страна преисполнена глубокого и серьезного патриотизма, закаленного испытаниями и осознанного предметно в реальности общего дела.

Это основное впечатление. Оно окрашивает собою все пролетевшие так скоро недели радостного свидания с Москвой и Россией.

(Ночь. Завтра утром — Харбин).

Крушение в тайге[361]

На пути в Москву нынешним летом довелось мне пережить крушение сибирского экспресса. Мелькнула Смерть лицом к лицу своими бледными глазами. Не знаем, ведь, ни дня, ни часа…

Это случилось ночью, за полночь. Ехали глухою тайгой, недалеко от станции Тайга, той самой, откуда ответвляется ветка к Томску. Поезд несся быстро, полным ходом. Смотрела в окно темная и сырая лесная ночь. Звезды спрятались за облака, моросил свежий дождик. Пахло листьями и сырою корой деревьев.

Только что лег спать, придя к себе в купе из вагона педагогов, спутников по экскурсии. Засиделись там этот вечер. Пили чаек, закусывали, не спеша, надежной сибирской снедью, добытой у баб на станционных лотках. Беседовали, декламировали на память стихи, особенно, помню, сатиры Саши Черного:

Пришел к мадонне филолог,
Фаддей Семенович Смяткин,
Рассказ мой будет недолог…

Вспоминали, конечно, былые годы… Вот опять в России и все кругом — свое… И впереди — Москва, дом, близкие… Так пробежал вечер, уютно и незаметно… Вагоны погрузились в ночную тишину.

Разделся, лег на свой диван, готовился заснуть. Но что-то не спалось… Разве не естественно?.. Теснились образы России, Москвы, Сибири… Мерцал лирический туман:

Все, изменяясь, изменило,
Везде могильные кресты,
Но будят душу с прежней силой
Заветы творческой мечты…

Вдруг — резкий перерыв в размеренном ритме колес. Сильнейший толчок; но первое ощущение — слуховое: что-то загудело внизу. Показалось, что вагон, на что-то с размаху наткнувшись, устремляется вниз.

Вскочил сразу, инстинктивно. Электрическая лампа ослепительно вспыхнула, больно отуманив глаза, и тут же погасла. Тьма. Вагон покачнулся в одну сторону, в другую. Казалось, вот-вот свалится в какую-то пропасть. Все это произошло мгновенно. В сознании все же успел отчетливо промелькнуть образ катастрофы, ужаса, смерти. И тут же поспешно — трагически покорное: «будь, что будет». Эти годы выработали своего рода amor fati в душе. Несколько раз качнувшись, вагон остановился; ярко, как искра, в сознании мелькнуло: «спасен». Какая напряженность непосредственных переживаний, какая их гамма на протяжении десятка секунд!..

По коридору пробежал нервно проводник и открыл одно из окон. Тут же ворвались к нам откуда-то крики ужаса, отчаяния, боли, стоны, мольбы о помощи.

— Крушение. Паровоз под откосом.

Быстро оделся. Крики усиливались, сгущалась жуть. Пришел в движение и наш вагон, оставшийся невредимым; в темноте засветились огоньки зажигающихся свечек. Мой спутник по купе, читинский комсомолец, возился у себя наверху; милый был малый.

Вышел в коридор. Забавная немка из соседнего купе топталась бесцельно у окна, и на ее старомодном, неуклюжем, провинциальном лице царили суета и тревога.

Выглянул в окно. Впереди, под откосом, лежала черная масса свалившегося паровоза и вагонов. Паровоз лежал на правом боку и еще шипел: странным и никчемным был этот посмертный признак жизни.

Вагоны сгрудились, деформировались. Оттуда и неслись ужасные вопли. Вагон с нашими учителями-экскурсантами, шедший непосредственно перед моим, стоял на рельсах и, очевидно, остался цел. Но дальше начиналась жуткая каша…

Вышел на площадку — узнать о спутниках, спутницах. Встретился с одною из них, выходящей на соседнюю площадку из своего вагона.

— Ничего, слава богу, все целы. Но там… — там что делается!

Спустились по лестничке на землю. Было темно, сыро, повсюду виднелись лужи, продолжал моросить дождик. Сиверко… Путь пролегал среди густой тайги, подходившей к насыпи близко с обоих сторон. В ночном сумраке лес казался мрачным и черным. Там и сям качались огни ручных фонариков, кругом суетились люди, переносили раненых, кустарно перевязывали раны. У всех лица серьезные, испуганные, озабоченные; в самом воздухе веет несчастьем…

В душе — смесь различных переживаний. Теснятся чувства, мысли, впечатления… Впечатления горя и страданий человеческих, мысли о хрупкости жизни, чувства… — спутанные чувства жалости к другим и невольной радости за себя: «невредим». Почему-то за это последнее, невольное, но явственное ощущение немного совестно, и хочется его подавить…

Взобравшись на телеграфный столб, кто-то из поездной прислуги разговаривал со ст. Тайга, вызывая вспомогательный поезд. Там, по-видимому, плохо понимали, он повторял, кричал, и гулко по сырому воздуху разносились звуки его голоса:

— Крушение с № 1 в 12 верстах от Тайги. Есть убитые и раненые. Паровоз под откосом. Два жестких вагона разбиты. Нужна скорая помощь!..

Тяжкое впечатление производили разбитые два вагона III кл. (по теперешнему, просто «жесткие»). Один врезался в другой, оба разрушены, или, как говорится, «превращены в щепы». Один свалился под откос, другой, наполовину смятый сзади, передним своим концом как-то нелепо взгромоздился кверху, натолкнувшись на почтовый вагон, и стоял почти перпендикулярно рельсам, неуклюжий, сломанный, беспомощный. В одном из его купе, при тусклом свете свечки, среди обломков виднелась фигура проф. Шевякова, как видно, чудесным образом невредимого.

вернуться

361

«Новости жизни» 29 февраля 1926 года.

вернуться

362

Из стихотворения «Городская сказка».

вернуться

363

Из стихотворения Вл. Соловьева «Ответ на “Плач Ярославны”».

154
{"b":"197566","o":1}