«В партии создалось архитревожное настроение» — это признание Троцкого как нельзя рельефнее характеризует «тонос» съезда. Вместо уверенного движения по заранее данному тракту — беспокойные нащупывания, колебания, рекогносцировки. Вместо традиционной орденской сплоченности — взаимные разномыслия, пререкания…

Высочайший из монтаньяров Ларин печатает многозначительную статью «О правом болоте в нашей партии», в коей призывает «решительно одернуть проявившую настойчивость часть товарищей» и «задушить правый уклон в самом зародыше».

Преображенский отвечает ему насмешливой репликой «Налево сказку говорит», где ядовито признается:

Читая левые предложения тов. Ларина, я не раз задавал себе вопрос, долго ли продержалась бы в России советская власть, если бы политику партии определяли такие товарищи, как тов. Ларин…

Осинский выступает с резкими выпадами по адресу Зиновьева, «проливающего целые потоки слов, чтобы белое сделать черным, а черное сделать белым», а также, «чтобы всеми силами спасти то примитивное допотопное безграмотство, которое до сих пор сидит во взаимоотношениях наших советских центров».

Тот же Осинский жалуется, что «внутрипартийная демократия» в настоящее время является только «листом бумаги», и что всякий, кто осмеливается высказывать самостоятельные суждения, автоматически попадает в Терситы» и подвергается травле «великих Патроклов» партии (Зиновьев, Бухарин и пр.), вопящих «ату, ату его, слово и дело, слово и дело!..»

Один из этих «великих Патроклов», Каменев, со своей стороны рассматривает выступление Осинского как «некий симптом опаснейших внутрипартийных процессов», с горечью констатирует, что «ныне у нас растут настроения в пользу ослабления партийной литературы», и убедительно предостерегает партию от какой бы то ни было «ревизии ленинизма», предпринимаемой будто бы то здесь, то там.

Вообще, отсутствие Ленина ощущалось на съезде острее, чем когда-либо. И недаром так много слов любви и уважения было направлено ораторами к тени вождя, покинувшего свою железную когорту в трудный, ответственный час…

А час, действительно, трудный и ответственный.

II

Вдумываясь в содержание внутрипартийных разногласий, нельзя не заметить, что они сводятся к одному стержню, вокруг которого вращаются все конкретные политические проблемы нынешнего дня. Как избежать буржуазного перерождения советской власти, как наладить хозяйство страны, не жертвуя в то же время «октябрьской программой»? — вот вопрос, положенный в основу работ 12-го съезда и предсъездовской дискуссии на страницах «Правды».

Каждый из полемистов упрекает другого в том, что он, мол, толкает партию прямо в «хайло капиталистической щуки». Ларин громит за это «правое болото», Л.Б. Красин обличает в ответ «чистых политиков и партийных литераторов», играющих по старой памяти руководящую роль в партии и перенесших на вершину государственной власти навыки подполья и эмиграции. «Левые» обвиняют «правых» в «ликвидаторстве», правые левых — в «бюрократическом вырождении», бюрократическом атеросклерозе».

Появляются даже явно уже оппозиционные «платформы» анонимного, но партийного происхождения, призывающие к тем или другим недружелюбным действиям против Ц. К-та. Нередко «дезертиры пролетарской революции» драпируются в «роскошную тогу левизны», иногда же они выступают в мантии «коммунистических либералов», призывающих «уничтожить монополию коммунистов на ответственные места, лишить партбилет значения патента» и даже «открыть широкий, беспрепятственный доступ беспартийным вообще, беспартийным интеллигентам и квалифицированным работникам, в частности, на все советские должности, в том числе и на выборные».

Конечно, эти опасные для правящей партии явления всецело обусловливаются сложностью общей ситуации, порожденной двухлетним развитием нэпа. Начинают явственно завязываться новые социальные связи, в недрах «экономического фундамента», послушный Марксу, тихонько зреет государственно-правовой «рефлекс»…

«Мы находимся, — констатирует Бухарин, — в процессе незаметной, но бешеной бескровной войны с буржуазной стихией… Нэповские времена — нэповские песни»…

Основная очередная опасность ясно осознана советскими лидерами. Тот же Бухарин формулирует ее в четком прогнозе:

«Какая опасность нам грозит больше всего? — Наше перерождение. Как возможно наше перерождение?

На этот последний вопрос мы должны дать такой ответ:

либо советский государственный аппарат все более и более будет отходить от партийного руководства, причем его поры в возрастающей степени будут заполняться спецами не нашего толка, и, таким образом, реальные рычажки этого аппарата ускользнут из наших рук;

либо сама партия все более и более будет наполняться чуждыми революции или прохладно к ней настроенными, но зато технически компетентными элементами, которые, — в условиях нашей культурной отсталости и объективной необходимости в технически-квалифицированных работниках, — фактически сделаются руководителями партии;

либо будет происходить и то и другое.

И любопытно, что в связи с этими тревожными размышлениями коммунисты все с большей долей «подозрительности, осторожности и чуткости» взирают на своих «попутчиков», в частности, на сменовеховцев. Они уже почти уверены, что чем сменовеховец лояльнее, тем он опаснее. Чуть ли не в каждом его жесте они готовы видеть ужимки тактической мимикрии, ласковую мягкость болотной тины («прикидываются» Ленина). Даже сладчайшие объятия «Накануне» встречают ныне в Москве подчеркнуто холодный прием: — словно там не на шутку опасаются (не на основании ли российско-нэповского опыта?), что объятиями можно задушить!..

«Уста их мягче масла, а в сердцах их вражда; слова их нежнее елея, но они суть обнаженные мечи», — писал в свое время царь Давид (псалом 54-й).

«Поздно приходящие», вообще, опасны для железной когорты. Если когда-то римская доблесть растворилась в «поддержке» покоренных чужеземцев, то не «размагнитится» ли сталь коммунистической гвардии от наплыва толп «сочувствующих» и «попутчиков» (не лиц, а социальных групп) с пышной пролетарской словесностью, но, увы, то с буржуазными сердцами, то с интеллигентскими порывами? И не есть ли этот рост стороннего «сочувствия» — своеобразное выражение усиливающегося «буржуазного и мелкобуржуазного давления на партию пролетариата извне в годы нэпа» (Ларин)?…

Если, таким образом, подозрительны «сочкомы», то тем необходимее идеологически отгородиться от правоверных сменовеховцев. И это делается по всему политическому фронту.

Каменев, дабы нагляднее уличить Осинского, уподобляет его «людям, глубоко чуждым марксизму и пролетариату, вроде, скажем, сменовеховца Устрялова». Осинский в ответ принужден уверять, что он отнюдь «не снюхался с сменовеховцами», в чем его подозревают.

Бухарин корит сменовехизмом всю внутрипартийную оппозицию. «Разве это не интеллигентское сменовеховство?» — изобличает он «Рабочую Правду», — на самом деле весьма мало интеллигентскую и еще меньше сменовеховскую. «Это есть программа сменовеховцев чистейшей марки!», — ополчается он далее, курсивом, на авторов какой-то анонимной платформы. «Ибо платформа эта есть спуск на тормозах к меньшивизму!»

Сталин в докладе на съезде жалуется, что «великодержавные идеи сменовеховцев просачиваются в партию», подпадающую под гипноз «великорусского шовинизма». Зиновьев, в свою очередь, спешит оградить себя от «приятных сменовеховских комплиментов», приписывающих большевизму воссоздание Великой России…

Шумным и не вполне стройным хором стремился 12-й съезд убедить себя и всех, что «буржуазную стихию мы побьем и взнуздаем», что «отступление кончено», что «партия едина, как никогда», и, главное, что великая российская революция в нынешнем своем фазисе не великую державу российскую по линии наименьшего сопротивления воссоздает, а подлинный пролетарский интернационал воздвигает…

Блажен, кто верует… Иначе невольно снова в голову застучится знакомое четверостишие — с оккультным пророчеством: