Конечно, и поныне очень еще бьет нищета, и часто подчеркнуто мрачны доклады Наркомпроса. Но только Фомы неверные способны на этом основании отрицать наличие благих симптомов и отрадных перспектив.

Если население тянется к школе, то и новая школа, с своей стороны, ставит себе задачею ближе подойти к запросам, интересам, потребностям населения. Школа «американизируется», реформируется, отражая на себе изменения жизненных условий. «Связь школы с жизнью», — лозунг современной русской педагогической мысли. Лозунг этот уместен и плодотворен. На путях его осуществления первое время встречаются шероховатости. Но в конечном счете он сделает свое дело.

За границею часто говорили и говорят о всесторонней «развращенности» детей и юношества в России. Сама советская пресса в этом отношении дает благодарный материал: достаточно вспомнить хотя бы так нашумевшую повсюду смидовичевскую статью «о любви» среди партийной молодежи.

Конечно, есть о чем тревожиться и есть над чем поработать. Дурного и печального много. Переходное время сказывается. Старые скрепы разрушены. Новые еще только создаются.

Но все же, как видно, — создаются. И это главное. Элементы развала идут на убыль и в психике, как в экономике. Недаром «формальные навыки» (в специальном смысле слова) — в порядке дня современной школьной жизни. Но можно сказать, что формальные навыки — вообще в порядке дня. Дисциплинированность, выдержка, жизненный такт, уважение к себе и другим, — словом, элементарные условия здоровой социальной жизни — заметно усваиваются новой нашей молодежью. И в то же время она активна, инициативна, самостоятельна. Приходилось подчас прямо любоваться ею, посещая школы (напр., колонию школы имени Радищева под Москвою). Новый тип русского человека. Новая интеллигенция. Пусть в ее облике есть некоторые чуждые нам черты, — даже и взгрустнув втихомолку сердцем, поймем разумом их необходимость. Поймем, что проблема «отцов и детей» в такие переломные дни, как нынешние, объективно не может не обостриться. Наиболее чувствительным из нас предоставим утешаться, что зато внуки удовлетворят не только разум наш, но и сердце…

Нет, неправда, что советская школа уродует, калечит детей. Не следует переоценивать значения отдельных увлечений, наивностей, даже курьезов. Что же касается основной тенденции, то, конечно, нельзя не констатировать значительного укрепления связи между государством и школой. Самодержавию и не снилось осуществленное теперь огосударствление школы. Думается, в значительной мере своей оно сохранится надолго. Не нужно чересчур удручаться безвкусицей всех этих «стенгазет» и «красных уголков», памятуя их служебный, прагматический смысл. Еще менее следует опасаться за «русскую культуру», недостаточно культивируемую современным государством: русская культура все равно свое возьмет и уже берет. Необходимо лишь и русскую культуру воспринимать и осознавать «диалектически». Она не «магазин сделанных вещей», которые можно разбить палкой, а процесс непрерывного творчества и непрестанной самокритики.

Новая жизнь порождает новых людей. Новая школа хочет быть и фактически является школой революции. Новое поколение растет в атмосфере нового, революционного, вернее, пореволюционного быта. Революция для него прежде всего быт, культ революции — государственный культ и вместе с тем культ государственности. Революция стала государством. «Советский патриотизм» — узаконенный политическими авторитетами термин. Теперешняя молодежь изучает революцию в государственных школах, а не готовит ее в подполье и не мечтает о ней в душных женевских кофейнях. Ясно, что тем самым по облику своему она радикально отличается не только от молодежи дореволюционной эпохи, но и от старшего поколения революционеров. Она предана революции, но по иному: она не страдала за нее, а осчастливлена ею; не творила ее, а воспринимает готовой; не переживала с энтузиазмом революционных битв, а празднует с энтузиазмом по календарю революционные праздники; и, главное, имеет государство со всей его тяжеловесной мощью не против себя, а за собою. Она революционна ex officio и государственна par excellence.

Рабоче-крестьянская молодежь советской России выйдет из государственной школы советской интеллигенцией. Советская интеллигенция исторически и психологически будет, конечно, детищем пореволюционного быта, пореволюционной России.

(День. Время обеда).

Вагон-ресторан. Держит какой-то кавказский человек. Дороговато. Но зато честь-честью, все на месте: «по-старому». Семашко вчера, удовлетворенный, написал в книге похвальный отзыв, к великому удовольствию хозяина. Кланялся, благодарил. Вечером вчера же, под пианино, какой-то длинный немец с какой-то нарядной харбинской дамой долго танцевали фокстрот. «Быт». Скучно.

Обедают там, однако, лишь пассажиры, которые с достатком: «кусается». Пролетариат питается по станциям, у будок с «торговлей съестными припасами». («И этот царь политического строя выброшен на улицу!» — Жорэс в 1893 году). Как и в прежнее время, — помню колчаковский анабазис, — будки полны сытной, добротной сибирской снедью. Те же гуси, поросята, молоко. И те же бабы, и тот же пейзаж:

Та и не та. Что та, ощущаешь всем существом, везде, повсюду, каждый миг. Во всем. Вот в этом парне на платформе, в покосившемся станционном домике, в крепком словце, в песне, в телеге и кляче… Ну, а что не та?

Трудная тема, большая, спорная. Куда уж браться за нее — да еще из окна вагона!.. Но этот мягкий, голубой вагон, покачиваясь, располагает к размышлениям… О чем?.. Все о том же, конечно… Мысли о России… Образы России… Больше вопросы, нащупывания… Поменьше выводов: не они ли нас уже «вывели» раз на край света, завели в тупики изгнанничества, безысходности, паралича?..

Итак, о новых людях в России. Народилась ли здесь новая порода людей? Новая порода, способная стать ферментом нового общества, создать новые социальные связи?

Конечно, меньше всего такой вопрос разрешается случайными личными впечатлениями, мимолетными наблюдениями улицы: «уши и глаза — плохие свидетели», — учил еще темный Гераклит. Но отсюда однако же отнюдь не вытекает, что не следует слушать и смотреть.

Уже по населению московских автомобилей видишь всю разительность перемены правящего слоя. Я ожидал, что за семь лет верхушка революции внешне преобразится не менее, чем внутренно. Сознаюсь, что ошибся в ожидании: стиль советских автомобилей, в общем, тот же, что в 18 году.

За эти годы произошел, скорее, обратный процесс по части костюма и, вообще, внешнего облика. Не новые люди обзавелись обычной европеизированной осанкой, а, напротив, старая наша интеллигенция ее утеряла. «Кэпка» стала положительно вездесущей. Служилое сословие смешалось, «увязалось» с рабочим классом. Вот на моторе член правления Госбанка, проф. А. А. Мануилов, бывший ректор московского университета. Постарел, поседел, но с непривычки обращает особое внимание костюм: коричневая рубашка и неизменная кэпка. Вот проф. С. А. Котляревский, тоже на автомобиле, с группою кавказских людей (он юрисконсульт какого-то кавказского представительства): в грубой холщовой рубахе и вовсе без шапки. Сначала немножко странно бывало встречать старых своих знакомых в новом, «орабоченном» наряде. Но, конечно, скоро привык. Диктатура кэпки настолько универсальна, что даже самого скоро как-то потянуло ей подчиниться.

Конечно, это пустяки, внешность. Но и она характерна. Диктатура рабочего класса. Рабочий — правит. Он — «царь политического строя»!..

Революция выработала уже и свой психологический облик. В его основе лежит то, что мы называем «полуинтеллигентом». Понатершийся рабочий, «третий элемент», провинциальный читатель блаженной памяти битнеровского «Вестника Знания». Эстетически мало радующий тип. Человек «из категории ссылаемых», согласно циничному определению одного из моих университетских коллег. Но с новой психологией, новыми навыками. Обломали сивку крутые горки. Вместо прежней «оппозиции» — безграничная преданность существующему строю. Вместо прежней пустопорожней самонадеянности — ясное сознание трудности задач и ограниченности сил. Больше трезвости: такова практика власти. Словом, по Шатобриану: «ils s'humanisent, ces messieurs!»[349] Ну, конечно, не всегда и везде: подчас так и брызнет старой полуинтеллигентщиной. Но мало-помалу она все-таки становится анахронизмом. Не нужно нетерпения: необходимо, по крайней мере, поколение, чтобы полуинтеллигенция стала, наконец, «полной» интеллигенцией.