Можно возражать против того или иного отношения к большевизму с точки зрения конкретно политической, национальной, экономической и т. д. Но попытка создать тут какую-то метафизически неизменную истину, религиозный императив, нравственную аксиому — порочна в самом своем корне. Она всецело построена на извращении метафизической, религиозной и нравственной перспективы.

Дурная метафизика, сомнительная религия, фальшивая мораль!..

III

Мережковский дает беспощадную характеристику духовного состояния современной Европы, «буржуйской» и «лакейски-смердяковской» до мозга костей. Он всемерно прав, утверждая, что история подошла к «глубочайшему духовному кризису всей европейской культуры». Останавливаясь на психологическом типе буржуя, он не без ехидства замечает: «буржуй — большевик наизнанку; не потому ли борьба Европы с большевиками — такая бессильная и бесчестная?» Совершенно непонятно, как можно после такой характеристики не только надеяться на европейское «вмешательство», но и призывать его, молить о нем?..

Впрочем, к своим обличительным словам о Европе автор неожиданно притягивает за уши рассуждение диаметрально противоположного свойства: — оказывается, «Европа, что бы ни говорила и ни делала, все еще тождественна христианству и революции — величайшему откровению христианства после Христа». Почему так? Очень просто: «Буржуй — собственник. А что такое собственность? — Экономическая проекция метафизического понятия личности, — где я, там и мое»… Ну, а «абсолютная мера человеческой личности — личность божественная, абсолютная личность, Христос»…

Опять-таки, только г. Мережковский способен с серьезной миной выводить подобного рода «силлогизмы». Считать собственность религиозной категорией! Видеть в собственности чуть ли не прямое воплощение Христа, символ Безусловной Личности!! Снова «абсолютизация относительного», только еще в более нелепой, искусственной форме.

«На основании естественного права все вещи суть общие», — говорил Фома Аквинский. «Всякий богатый есть или вор или наследник вора», — добавил Цезарий фон-Гейстербах, средневековый христианин и ни в какой мере не приверженец «буддийской мудрости небытия», и тем менее «слуга Антихристов». «Наг должен ты предаться в руки Спасителя, — учил св. Франциск Ассизский, также отнюдь не могущий быть заподозренным в опасном пристрастии к Антихристу, Шопенгауэру или Ницше. — Через собственность, о которой люди заботятся и из-за которой они ведут взаимную борьбу, любовь к Богу и ближнему уничтожается». А св. Бенедикт Нурсийский даже запретил монахам употребление слова «мой» и «твой», а велел вместо этого говорить «наш». — Нужно ли еще приводить аналогичные цитаты из христианских авторитетов средневековья? Нужно ли вспоминать о коммунизме первохристиан? О монастырской общности имуществ?

Спешу оговориться, что из этих цитат и фактов я отнюдь не хочу выводить заключение, будто отрицание собственности и в самом деле — безусловный религиозный долг христианина. Совсем нет, но становится лишь очевидной беспочвенность противоположного утверждения Мережковского. Приходится признать, что попытка непосредственно связать с христианством тот или иной общественный строй ошибочна по самому своему заданию: она не возвышает хвалимого строя, а искажает чистую идею христианства. Получается то «смешение граней», которое так прекрасно обличает с христианской точки зрения кн. Е.Н. Трубецкой в своей монографии о Вл. Соловьеве[263].

Собственность, как таковая, индифферентна христианству; равным образом, индифферентен ему и коммунизм. Все зависит от нашего внутреннего отношения к той и другому. Именно это отношение и подлежит религиозной оценке, религиозному суду. Вот почему с христианской точки зрения можно и оправдывать, и осуждать как собственность, так и коммунизм. Религиозная идея, взятая в себе, — вне этих категорий, выше их. Собственность — не менее относительная ценность, нежели ее отрицание.

Отсюда столь натянута и нечестива допускаемая Мережковским религиозная абсолютизация идеи личной собственности и собственника. Отсюда же и еще одна глубокая фальшь его статьи — объявление великой французской революции в ее нынешнем облике — «антихристовой». На самом деле оба эти исторические явления — одного порядка.

Я готов понять односторонне реакционную трактовку русской революции как начала нехристианского и даже антихристианского, хотя считаю такую трактовку объективно ошибочной. Но тогда точно такой же взгляд должен быть всецело распространен и на революцию французскую. Ж. де-Местр, как известно, так и смотрел на нее: — «это чистая нечисть», «это явление сатанинского порядка» («Размышления о Франции»). Приблизительно ту же точку зрения на нее развивал и наш Тютчев: «бунт возгордившегося человеческого я против Бога»!..[264]

Но если, несмотря на «культ разума», массовые разрушения храмов и боевой дух рационализма, французская революция объявляется «величайшим открытием христианства после Христа», то очевидно, что под это определение должна вполне подойти и русская революция, несмотря на формально противорелигиозный характер своей «канонизированной» идеологии. Вполне ясна и та философско-историческая позиция, с которой возможна такая оценка внутренно однокачественных явлений новой истории: «неверующие двигатели новейшего прогресса действовали в пользу истинного христианства:…социальный прогресс последних веков совершался в духе человеколюбия и справедливости, т. е. в духе Христовом» (Вл. Соловьев[265]). Откровения прогресса благословляются христианством, ибо история — христианка, хотят ли этого отдельные ее деятели, или нет. Касательно современных русских событий в этом отношении чрезвычайно поучительны общеизвестные поэмы и статьи Александра Блока и Андрея Белого.

Мережковский же, проклиная русскую революцию, одновременно благословляет французскую, игнорируя их совершенно одинаковое отношение к христианству и выдвигая на первый план глубоко несущественный с религиозной точки зрения вопрос о личной собственности. В результате получается удручающая идейная неразбериха.

IV

Выразительные строки посвящает Мережковский в одном месте своей статьи вопросу о «пользе грядущей России для Европы»:

«…Духовно, культурно, — что могли бы дать Европе «русские варвары»? Не то же ли, что варвары давали всем культурам, всем людям интеллекта — люди интуиции? Не то же ли, что Риму, не только языческому, но и христианскому, дали христианские варвары: огонь религиозной воли, раскаляющий докрасна, добела; чтобы расплавить на Европе скорлупу антихристову, окаянно-буржуйную, нужен именно такой огонь».

Сущая правда. Но раз так, раз «огонь религиозной воли», столь нужный современному Западу, может быть найден лишь у «русских варваров», то зачем же тогда бить челом перед Европой «окаянно-буржуйной», к чему строчить почтительнейшие панегирики маршалу Пилсудскому, от которых даже Бурцев в свое время пришел в смущение? Разве не худший грех — прельститься «буржуем окаянным»? Неужели не ясно, что бессильна Европа современная самостоятельно справиться с великой исторической задачей всемирного духовного обновления? Из слов самого Мережковского следует, что — ясно.

«Горн Божий раскалил Россию докрасна (что же, значит, выходит, что «Красный Диавол» рожден «горном Божиим»?!); раскалит и добела. Россия красная вас не жжет, европейцы; погодите, обожжет — белая».

Опять любопытная мысль. Но дальше снова жалкая декламация: «то, что вы с нами делаете, — подло и глупо вместе; если бы вы большевиков не поддерживали, их бы давно уже не было». — То «горн Божий», то всего только «глупость и подлость европейцев»!.. И вдобавок, — разве для того, чтобы получить белое каление, не нужно поддерживать огонь, уже давший красное?..