— Да, мы только так и намерены действовать.
У читателя могут возникнуть вопросы — почему я проявил такое беспокойство по поводу инцидента. Дело в том, что Главное оперативное управление Генерального штаба непосредственно отвечает за боевую готовность Вооруженных Сил в целом и, в частности, за боевое дежурство всех видов (в том числе сил и средств ПВО). Поэтому со мной, как с начальником Главного оперативного управления и первым заместителем начальника Генерального штаба, всегда в этой области решали все вопросы главнокомандующие видами Вооруженных Сил и их начальники Главных штабов.
Из машины по закрытой связи позвонил Огарков:
— Как там у Третьяка?
Я доложил подробно обстановку. Он начал сокрушаться, но когда я рассказал о боевом настроении Ивана Моисеевича, то Николай Васильевич уверенно сказал:
— Все будет в порядке.
Я приказал через каждые пять минут докладывать мне о продвижении самолета-нарушителя по карте Дальнего Востока. Она была раскрыта, и на нее были нанесены маршрут, который уже пролетел самолет, и перспективная линия, выводившая его на Сахалин. В нашей практике, если не считать полет американского самолета-разведчика «У-2» 1 мая 1960 года, такого наглого вторжения и такого глубокого пролета в нашем воздушном пространстве не было.
Когда нарушитель был уже на подступах к Сахалину, я, настороженный странным спокойствием (судя по докладам командных пунктов ПВО), приказал соединить меня с командующим войсками Дальневосточного военного округа генералом армии И. М. Третьяком:
— Иван Моисеевич, мы тут с тревогой следим, как самолет-нарушитель уже тысячу километров летит в нашем воздушном пространстве без каких-либо помех. Кто-нибудь его наконец остановит?
— Да мы ж его согласно международным соглашениям и правилам постоянно запрашиваем, а он упорно молчит.
— Так он молчал над Камчаткой и будет молчать сейчас! Его надо насильственно сажать. Или сбивать, если не будет подчиняться. Но прервать эти наглые действия необходимо обязательно.
— Вот как выйдет к Сахалину, так мы его встретим.
Через минут 12–15 после этого разговора наша служба докладывает мне, что нарушитель вышел к Сахалину. Я опять звоню Ивану Моисеевичу:
— Что происходит? Почему не перехватывается нарушитель?
Третьяк:
— Уже поднялись наши истребители! Командир 40-й дивизии ПВО генерал Карнуков отдал все команды.
Действительно, через несколько минут командные пункты доложили, что истребители-перехватчики подняты и пошли на сближение с нарушителем. Медленно, тягуче идет время. Наконец доложили, что наш летчик видит силуэт самолета, но не видит габаритных огней и что на запросы нашего летчика экипаж самолета-нарушителя не реагирует. Но нарушитель еще до его перехвата стал маневрировать и понемногу снижаться — видно, менял эшелон полета.
С земли потребовали, чтобы наш истребитель дал очередь трассирующими снарядами. Он выполнил четыре очереди из автоматической пушки. Снаряды пролетели впереди самолета-нарушителя, но — никакой реакции. Тогда наконец принимается решение обстрелять самолет ракетами, так как он уже пролетал Сахалин. Летчик пускает две ракеты и сообщает: «Есть попадание!» Самолет-нарушитель начинает падать. И падает в море почти у границы наших вод.
Звонит И. М. Третьяк и информирует: сбили; по заявлению летчиков, самолет-нарушитель имеет сходство с «Орионом» и РС-135. Но когда самолет стал падать, то оказалось, что его габариты больше «Ориона».
— В общем, — закончил Иван Моисеевич, — сейчас будем разбираться. Но в том, что это разведчик, — сомнений нет.
— Конечно, надо разбираться и даже расследовать, — вторю я Третьяку, — но главное — это то, что полет наконец пресекли. Это очень важно!
Позвонил Огаркову. Оказывается, он уже был в курсе дела — тоже переговорил с Третьяком. Договорились, что утром я представлю предложения о создании государственной комиссии и справку о факте нарушения воздушного пространства Советского Союза самолетом-разведчиком неустановленной принадлежности. Поскольку накал оставался высоким и продолжались непрерывные телефонные переговоры, я позвонил домой и сказал, чтобы не ждали: заночую в Генштабе.
Приблизительно в середине ночи звонит мне дежурный по Главному разведывательному управлению Генштаба и докладывает, что по поручению их начальника генерала армии П. И. Ивашутина передает мне текст радиоперехвата японского радио о том, что якобы в Сеул сегодня не прилетел самолет южнокорейской авиакомпании, который следовал по маршруту Нью-Йорк — Анкоридж — Сеул. Номер рейса 007. Вместе с экипажем на борту было 280 человек, и есть предположение, что самолет сбит советской ПВО над территорией Советского Союза.
Через некоторое время звонят из Главного штаба Военно-Морского Флота и докладывают, что по распоряжению Генштаба (такое распоряжение я отдал сразу, как сообщили о сбитом самолете-нарушителе над морем), в район падения самолета выдвинулись два корабля Тихоокеанского флота и сторожевой корабль пограничных войск. Они охраняют этот район и одновременно подбирают различные плавающие предметы. По внешним признакам создается впечатление, что это может быть не военный, а гражданский рейсовый самолет.
Меня все больше и больше стала давить мысль о том, что этот нарушитель мог действительно оказаться пассажирским самолетом. Но тогда возникают десятки вопросов. Почему самолет вообще оказался над территорией Советского Союза? Почему он на протяжении нескольких часов, пролетая над территорией и акваторией нашей страны, не реагировал на постоянные наши запросы? Почему он не выполнил требований нашей авиации сделать посадку на Сахалине? Почему экипаж самолета-нарушителя не отреагировал даже на предупредительную стрельбу наших самолетов трассирующими снарядами? Почему пассажирский самолет летел без габаритных огней? Почему экипаж самолета (точнее, штурман) не сверял маршрут полета с контрольными точками по времени и месту? Почему экипаж самолета не забил тревогу, когда оказался над Камчаткой, контуры которой на локаторе самолета хорошо просматривались? Почему командир корабля вообще не проявил беспокойства, когда самолет оказался над территорией СССР, тогда как по официальному международному маршруту внизу под самолетом должен был простираться только океан, Тихий океан? Почему служба управления полетами на командном пункте в Анкоридже сразу после взлета самолета, набора высоты и установки курса полета не потребовала внесения поправки в этот курс — ведь ошибка (если это ошибка) была сразу сделана в «зародыше»? Почему разведывательные самолеты США «Орион» и РС-135, которые в это время барражировали (и это было фактически постоянно и круглосуточно — они поэтому знали маршруты полета гражданской авиации вдоль наших воздушных границ) не помогли поправить ошибку?
И таких «почему» можно было бы перечислять еще множество раз.
Некоторые «специалисты», желая всячески прикрыть преступные действия ЦРУ, начали утверждать, что, мол, изменение маршрута — это ошибка экипажа. Потом говорили, что это результат неисправности аппаратуры на борту самолета и т. п. Но тогда надо ответить хотя бы на перечисленные мною вопросы. Однако следует иметь в виду следующее. Ошибка именно в 12 градусов могла быть сделана только умышленно. Ошибка в 1–1,5 градуса или в 90 и 180 градусов — допустима. Во всех этих случаях причина — небрежность или невменяемость экипажа. Но опять-таки возникают перечисленные мной вопросы. Так же как и с версией неисправности аппаратуры.
Но все они относятся к американской стороне (точнее, к ЦРУ) и их соподельникам.
А как действовало наше руководство с учетом этого события?
Хочу еще раз отметить, что по прошествии многих лет, когда открываются новые обстоятельства и было достаточно времени для анализа, негативы и положительные стороны вырисовываются более контурно. Так и с этим южнокорейским лайнером.
На мой взгляд, самым лучшим оружием в объяснении случившегося является правда. Все равно по истечении времени все встанет на свое место, т. е. правда восторжествует. Даже если кого-то «занесло» так далеко, что, казалось бы, уже нет возврата, — это не так. Правда, признание правды снимет многие негативы, а может, и все.
