Начала широко использоваться реклама. Начало выхода в 1842 году «Иллюстрейтед Ландон ньюс» было отмечено появлением на городских улицах 200 человек с объявляющими об этом событии рекламными щитами спереди и сзади. Пример рекламы: «огромный цилиндр, укрепленный на рессорах, похожий на кабриолет… Он несся по Риджент-стрит вслед за резвой лошадью, на нем большими буквами было выведено имя шляпного мастера».[73] В 1859 году новый театр «Аделфи» поставил спектакль под названием «Омертвевшее сердце», ставший гвоздем сезона; директор театра отправил на улицы людей с рекламными щитами в форме сердца.[74] Нерегулируемое уличное движение приводило к несчастным случаям на дорогах. В 1868 году «от ранений, причиненных лошадьми и экипажами, погибло не менее 200 человек».[75] Цифра может показаться незначительной, но в ту пору она воспринималась иначе; несчастные случаи и столкновения, вне зависимости от их исхода, приводили к заторам и потере времени.

Между тем облик предместья менялся. Коммерческая реорганизация Сити вызвала появление нового класса — сотен клерков. Всем им нужно было жилье, но они отнюдь не собирались селиться в трущобах центральной части города. Новые застройщики предоставляли им частные дома — тянущиеся на мили дома-террасы, где было две-три спальни, кухня, гостиная и сад, дома, построенные на скорую руку, но очень надежно, где и сейчас приятно жить, если они снабжены ванной комнатой. Успешные бизнесмены и высококлассные специалисты перебрались в отличные дома в Бекнем и Клапам. На зеленых полях вокруг Лондона развернулось строительство. Новым районам нужны были новые дороги. На карте, изданной такой бесценной организацией как Общество распространения полезных знаний, представлен Лондон 1843 года; здесь можно видеть Риджентс-парк на краю зоны застройки и парк Виктории с ее северо-восточной стороны. Девятнадцать лет спустя Стэнфорд, составляя свою «Библиотечную карту и его пригородов»,[76] счел нужным включить расположенный за парком Виктории Клаптон, а также Сиднем, Стритхем, Уимблдон, Тутинг, Уондсуорт, Хаммерсмит, Хэмпстед, Хайгейт и Крауч-Энд. Некоторые из этих мест еще не были застроены, но вскоре картина поменялась.

Главные дороги мостили квадратными гранитными плитами или брусчаткой. «Их укладывали ряды рабочих с большими деревянными трамбовками, которые они разом поднимали и с силой опускали»,[77] отчего стоял оглушительный грохот; другие выравнивали щебеночное покрытие. Сначала клали большие камни, затем те, что поменьше, а сверху насыпали гравий, заполнявший щели при уличном движении, либо же использовали огромный железный или каменный каток, который с неимоверным трудом волокли 10–12 человек.[78] Это, так сказать, теория. На деле же верхний слой покрытия со временем проседал, и по нему в обе стороны улицы расходились бороздки.

Проблема существовала до тех пор, пока в качестве связующего материала не стали использовать битум или смолу — современный гудрон. А вот в богатых кварталах улицы «покрывали гравием, который заботливо смачивали… чтобы не было пыли и шума от проезжавших экипажей и лошадиных копыт».[79] Если же в доме кто-нибудь тяжело болел, мостовую застилали соломой, чтобы обеспечить больному полный покой.

Часть боковых улиц была вымощена булыжником. Другие же, как например, возле Центрального уголовного суда (в здании Олд-Бейли), — деревянными блоками, в расчете, что такое покрытие несколько приглушит уличный шум, и во время заседаний будет обеспечена хорошая слышимость. Но подобное покрытие порождало и проблемы. Летом на улице Чип-сайд «пыль, вздымаемая беспрестанно снующими экипажами, ощущалась на вкус и на запах не только на первом этаже, но и выше».[80] А с наступлением холодов дорога становилась скользкой. «Омнибусы были вынуждены следовать кружным путем, чтобы избежать деревянных мостовых».[81]

Картина уличного движения была до крайности пестрой. Наиболее впечатляюще выглядели появлявшиеся время от времени кареты богачей, запряженные парой лоснящихся лошадей, с кучером в униформе и лакеем в красивой ливрее.[82] Кареты могли вмещать от четырех до шести человек, для кучера впереди было отдельное сиденье, а сзади подножка для лакея. Ландо, наподобие того, каким пользуется нынешняя королева на скачках в Аскоте, во многом похоже на обычную карету, но у него откидной верх. Будучи уверенным в хорошей погоде, вы могли воспользоваться барушем — открытым двухместным экипажем, у которого верха вообще нет. Шэриет более быстрый экипаж, задняя его часть как у кареты, а спереди кузов открыт и в нем два сиденья. «Он считался самым элегантным для парадного выезда и при дворе».[83] Всего лишь за 60 фунтов можно было купить кларенс, как это сделала в 1864 году Джейн Карлейль.[84] Все вышеназванные экипажи были четырехколесными. Среди двухколесных можно отметить кабриолет, «вполне подходящий экипаж для одного седока, чтобы колесить по городу».[85] Все экипажи были снабжены рессорами, но, конечно же, по уровню комфорта не шли ни в какое сравнение с современными автомобилями, а кроме того создавали ощущение неудобства: сесть в них или выйти, сохраняя при этом изящество движений, было трудно, особенно в кринолине.[86] У них имелись небольшие откидные подножки, которые опускал лакей; его рука служила опорой, особенно для тех, кто нуждался в его проворстве: людей страдавших артритом, тучных, людей в преклонном возрасте либо носивших длинные пышные юбки.

Любому экипажу требовалось помещение для хранения, равно как и стойло для лошади, и при этом был необходим кучер. Как правило, утром глава семейства ехал на работу в Сити и отсылал экипаж обратно с тем, чтобы жена могла в случае надобности воспользоваться им; сам же он возвращался домой в наемном кэбе. Поэтому большую часть дня кучер оставался не у дел. Некоторые хозяева поручали ему прислуживать за столом, но с ним в столовую входил устойчивый запах конюшни. Чтобы избежать расходов на содержание конюшни и в случае отсутствия для нее подходящего места, можно было содержать лошадь на извозчичьем дворе и оплачивать ночлег кучера — самое большее за 3 шиллинга в неделю. Еще один вариант — обходиться без собственного выезда, а нанимать экипаж и кучера на день, неделю или месяц. «Сегодня я, как истый джентльмен, нанял экипаж и вместе с женой ездил отдавать визиты», — записал в свой дневник один из судейских клерков.[87] Аренда высококлассных экипажей могла составить 80 гиней в год; плата, соответственно, уменьшалась, если вы приезжали в Лондон только на светский сезон.[88]

Одноконные кабриолеты — кэбы — выполняли функцию сегодняшних «черных кэбов», такси, с той лишь разницей, что сажали пассажиров только на месте стоянки, а не по ходу движения. Экипажи «с кожаным верхом, который по желанию мог опускаться или подниматься», к 1861 году стали называться хэнсомы и кларенсы.[89] Все они имели лицензии, и расценки на услуги извозчиков контролировались, хотя те норовили взять большую плату, особенно в туман или снегопад, когда им приходилось впрягать еще одну лошадь. Пользоваться услугами нелицензированных извозчиков избегали, поскольку считалось, что они грабят уснувших или пьяных пассажиров.