В то утро он занимался ящиками комода и в одном из них обнаружил разноцветные красивые настенные часы. Все было на месте: циферблат, механизм, стрелки и даже оба ключика для завода: один — для звона, другой — для хода. Бой был чудесный. Ах, никогда еще Фредерик II не слышал такого звука! Словно какая-то стрелочка ударяла по маленьким стеклышкам лампы. Заводился бой ключиком, его вставляли точно в глаз златокудрого пастушка, одетого в курточку золотистого цвета с красным шарфиком, подчеркивавшим голубизну василька в руке у белолицей пастушки с розовыми щечками. В глаз пастушки вставлялся ключ для завода хода часов. И ход у них был абсолютно точным. Надо же! Звон очень красивый, но чтобы он повторился, надо было ждать целый час, зато ход был слышен все время: тик-так, тик-так. И какое тикание! Да, такого звука Фредерик II никогда не слышал. Этим утром ничем другим он заниматься не будет. Он закрыл ящик и приступил к реализации своего замысла. Фредерик II решил, что успокоится только тогда, когда часы будут висеть на стене. Без этого он уже не мог обойтись. При одной лишь мысли о том, что он не будет слышать «тик — так», он уже скучал. Что бы ни говорила жена, дело было решенное.

Он выпил кофе, отменного вкуса кофе. Часы лежали у него на коленях, и он размышлял, в каком порядке действовать. Очень просто: надо сделать «де-ревян-ную-ко-ро-боч-ку» с круглым отверстием для циферблата и прочным крючком на задней стенке для подвешивания. Из какого дерева? Из орехового, разумеется. Он подумал даже и о куске воска, который, наверное, лежит в коробочке с надписью «Пряности» вон там, на камине. Этим воском можно довести до блеска переднюю дощечку и замазать стыки.

Орехового дерева в доме не нашлось. А вот в мастерской при лесопилке, там лежали две отличные дощечки. Фредерик II подумал, что весь день, который обещал быть пасмурным, он будет пилить, зачищать дощечку рашпилем, подгонять и покрывать ее лаком. Он аккуратно положил часы в ящик и еще раз полюбовался золотокудрым пастушком и белолицей пастушкой.

Пока жена не встала (она начнет обо всем расспрашивать, придется все объяснять), он решил спуститься в мастерскую. Дела всего минут на двадцать.

Из-за тумана, из-за темноты предметы можно было различить на расстоянии пяти-шести метров, не больше. Снег подмерз, и наст не проваливался. Холод был собачий, и поэтому он надел полушубок из овчины. Деревня еще спала. Свет горел только в окнах кафе «У дороги», у мэра и у Доротеи. Рано встает девка!

Вот и дорога на Авер, ее видно из окон дома Берга; дальше деревня кончается. Через сотню метров видимость улучшается, туман светлеет, и сквозь него уже видны кое-какие деревья, здесь это — ивы. А еще через сотню метров стоит мастерская лесопилки.

Фредерик II потратил минут десять, прежде чем нашел дощечки орехового дерева. Он был уже на пороге и собирался захлопнуть дверь, как вдруг услышал какой-то шум со стороны бука. Сам бук был, конечно, весь в тумане. Просматривался только огромный ствол, все остальное пропадало во мгле. Фредерик II прислушался: непонятный шум, ни на что не похожий, что-то вроде шороха. Невозможно было определить, что или кто шумел. Птицы? Тогда огромные птицы, причем шевелились они осторожно. В эту пору в гнездах птиц нет. Крысы? В какой-то момент ему показалось: что-то пискнуло, но на крысу как-то не похоже. И ничего не было видно. В том месте, откуда донесся писк, можно было различить лишь сплошное белое пятно. Фредерик II замер с рукой на засове.

В то утро он был в сапогах, а не в сабо, и мог двигаться бесшумно. Поэтому он просто тихо убрал руку с засова и подошел поближе. В трех-четырех метрах от ствола бука рос куст ежевики (он и сейчас там растет). Фредерик постоял за этим кустом с полминуты, открыв рот и напрягая зрение, и шум повторился, словно что-то или кто-то — может, зверь, может, змея — скользит по сучьям, шурша по коре и ветвям. Из тумана, как из дыры, стала опускаться мужская нога в сапоге, потом появились брюки, куртка и весь мужчина в меховой шапке! Он медленно спускался по стволу с высоты два с половиной метра — столько было видно — и встал на землю обеими ногами.

Что был за человек этот тип?

Он стоял, естественно, лицом к стволу, спиной к Фредерику II. Кто-то явно незнакомый. Потом человек скользнул в подлесок и через четыре-пять шагов исчез в тумане.

«Какого черта он там делал?» — мысленно произнес Фредерик II. Он подошел к буку и увидел, что в ствол его вбиты здоровенные плотницкие гвозди, вбиты на небольшом расстоянии друг от друга, как бы образуя некое подобие лестницы.

«Ах ты, чертов сын, что же это такое? — подумал Фредерик II. — Надо посмотреть». И полез наверх. Лезть было легко, руки и ноги сами находили гвозди — ступеньки.

Так мой Фредерик II добрался до первой развилки, до того места, откуда расходились самые толстые сучья, несущие низ кроны. В тумане уже не было видно земли. Все затем произошло очень быстро. Словно он оказался на чем-то горящем.

Из четырех скелетных ветвей, расходившихся в разные стороны, самая мощная, толщиной в три человеческих торса, была полностью очищена от снега. Человек слез явно с нее. К тому же кое-где, как и внизу, виднелись плотницкие гвозди, помогающие двигаться вверх.

«Надо же, пройдоха какой!» И Фредерик II, цепляясь за гвозди, лезет выше. Поднимается, а туман внизу становится все гуще, гуще. Вокруг — тоже. И видит Фредерик II, что сук под ним не сужается, как полагалось бы, а, наоборот, расширяется. Так бывает: своего рода опухоль на дереве. Вот и здесь несущий сук расширился и стал толщиной по крайней мере в пять человеческих торсов, причем расположен был теперь скорее не наклонно, а горизонтально.

К счастью, Фредерик II остановился тут секунды на три передохнуть. За эти секунды, сами того не сознавая, тело его и душа подготовились к чудовищному зрелищу.

Он приблизился, уже не поднимаясь, а вытягиваясь к краю своеобразного огромного гнезда, широкого, как большой бак, образовавшегося внутри сука. В ту минуту, сам того не сознавая, он был уже настолько подготовлен ко всему страшным предчувствием, что руки впились в гвозди, а все мышцы напряглись до предела. Отчаянное любопытство заставляло его вытягивать шею, и он весь превратился в зрение. Поэтому он не свалился с дерева, когда дотянулся лицом до края гнезда и через туман, на расстоянии трех пальцев, встретился нос к носу с другим лицом, очень бледным, очень холодным и очень спокойным лицом, глаза которого были закрыты.

Все, что я рассказал, с момента, когда Фредерик II взялся за первый гвоздь, и до этой секунды, длилось менее минуты. И не более нескольких секунд оставался он нос к носу с белым лицом. Показалось же ему, что прошла не одна сотня веков. Ему показалось было, что это сон и что перед ним эмалированное лицо пастушки с циферблата часов. Но он все же произнес: «Доротея! Мертвая Доротея!»

И это действительно было такое знакомое, такое красивое лицо Доротеи, чье окно он видел освещенным еще двадцать минут назад. За несколько секунд, когда смешались явь и сон с лицом пастушки, он понял, что опять произошло несчастье: Доротея, видимо, первая встала в доме, чтобы приготовить кофе, вышла за дровами и… исчезла! Нет, на этот раз она не исчезла, вот она, здесь, он видел ее. Он даже, осмелев, потрогал ее. Такое знакомое лицо Доротеи! А тот мужчина? Значит, все-таки человек!

Фредерик II не помнил, как спустился с дерева и пошел по следам мужчины, сначала через кусты, потом через уходящий вверх луг. Отчетливые свежие следы были хорошо видны, несмотря на туман. Он не хотел догонять его, о, нет, нет! Но шел за ним.

Прошел луг Карля. Следы сохраняли свою свежесть настолько, что в некоторые из них еще продолжали осыпаться крупицы наста с края следа. Так он прошел через луг Бернара. Было, наверное, уже часов восемь, и туман начал медленно подниматься. Местами он рассеялся настолько, что стали видны деревья, растущие вдоль дороги. В один из таких моментов Фредерик II увидел человека, неторопливо поднимавшегося в гору. Это был именно тот незнакомец: та же незнакомая походка, та же куртка, меховая шапка, та же коренастая фигура; он шел точно в том же направлении, в каком уходили следы.