Фредерик II присел за какой-то изгородью и дал незнакомцу возможность увеличить расстояние. Когда тот стал постепенно растворяться в тумане, Фредерик опять двинулся за ним. Человек шел по направлению к горе Жокон, как это было и в том случае, когда после исчезновения Раванеля Берг шел за ним, а потом потерял в тумане. Фредерик знал, что он-то его сейчас не упустит. Тут речь шла даже не о храбрости, а о любопытстве (если можно назвать любопытством ощущение преследователя, словно находящегося под гипнозом).
Снег вокруг был девственно чистый, единственные следы были только что оставлены шагавшим впереди человеком.
А он совершенно явно и не без умысла направлялся к лесу Бюрля. Скоро опушка леса стала добавлять в туман серых тонов. Незнакомец вошел в лес.
Тут бы Фредерику II переменить направление и пойти к лесу наискосок. Это было бы осторожнее, на случай, если тот тип вдруг встал бы за деревом, чтобы подкараулить его, но Фредерик, ни о чем не думая, продолжал шагать след в след. Кстати, когда он подошел к опушке леса, он разглядел сквозь туман, за тяжелыми лапами ельника, покрытыми снегом, в серой мгле прямо перед собой спину и шапку спокойно шагающего человека.
Спокойно, но уверенно, размеренно. Ходок он был явно привычный к большим расстояниям.
Он продолжал подниматься, вышел из леса на пастбище, что на склоне горы Арша. Уверенно и точно шел именно там, где пролегала тропа, хотя она была спрятана под невероятно толстым слоем снега, скрывавшим все неровности почвы.
На такой высоте было намного светлее. Когда они подошли к вершине Арша, Фредерик II все же проявил осторожность, остановился и дал незнакомцу возможность оторваться, позволил ему уйти немного вперед. Был бы поосмотрительнее и в абсолютно здравом рассудке — дал бы ему возможность увеличить разрыв на целый час. В такое время года, кроме Фредерика II, в тех местах мог быть только один человек: тот, который шел впереди, оставляя четкий, словно вырезанный ножом след, и потерять его было невозможно. Но Фредерик скажет потом: «Мне надо было его видеть». Он остановился метров на двести ниже незнакомца, который, дойдя до вершины Арша, остановился.
Там, наверху, был отчетливо виден его силуэт. («Как на мишени», — скажет потом Фредерик II.) Над ними туман уже не был густым, а над туманом, по-видимому, проплывали облака, потому что временами туман вдруг пронизывали белые, полные снежной пыли лучи. Наверное, по другую сторону Арша эти лучи, словно длинные стрелы, вонзались в беспредельные дали, простирающиеся внизу и доходящие до перевала Негрон, до Руссе, до необозримых далей. Как широк этот мир! Весь покрытый туманом, он походил на океан миндального молока с неподвижно застывшими волнами, и в этом океане потоки белесого света, должно быть, высвечивали бледные острова, обрамленные черным, целый архипелаг горных вершин. География нового мира.
Именно в тот момент, когда незнакомец спокойно рассматривал это творение, Фредерик II, стоя внизу, вдруг обнаружил, что между предплечьем и туловищем у него по-прежнему зажаты две дощечки орехового дерева.
Тут он словно пришел в себя. Конечно, если бы деревня была близко, он вернулся бы туда бегом, чтобы созвать народ. Но здесь, на горе Арша, где он опомнился с двумя дощечками под мышкой, он со словами: «А, черт! Чего я таскаю эти доски?» — сунул их в снег, чтобы освободить себе руки. При этом он не переставал следить за силуэтом, за мишенью, находившейся там, наверху. Между тем холод пронизывал ему спину и подмораживал волосы, а у него перед глазами, накладываясь друг на друга, возникали и разрастались, подобно колесам белого фейерверка, лица рисованной пастушки и Доротеи. Какую-то долю секунды он с отвратительным туманом в мыслях соображал, куда надо вставлять ключ для завода механизма: в глаз пастушки или в глаз Доротеи. («Такая тут злость меня взяла…» — скажет он потом.)
Незнакомец начал спускаться по противоположному склону горы. Фредерик II поднялся по его следам на четвереньках. Вершина у Арша неширокая — метров пятнадцать. Фредерик II осторожно подобрался к краю горы.
Внизу под ним человек все так же, безошибочно угадывая, где проходит скрытая под ровной белой пеленой тропа, и повторяя ее зигзаги, шел спокойным прогулочным шагом. Пока он был на открытом месте, вылезать из-за гребня горы было нельзя: туман больше не скрывал в достаточной мере преследователя. Надо было дождаться, когда тот войдет в лес. Фредерик схитрил и, оставаясь в метре или в двух от гребня по эту сторону горы, переместился немного вбок, чтобы срезать угол и выйти к боковой опушке елового леса, смутно видневшегося внизу. Названия леса он не знал, потому что это была уже территория другой коммуны, может быть, Люсетт. Время от времени, чтобы не ошибиться, Фредерик II выглядывал из-за гребня горы. Опасаться было нечего: тот человек спокойно спускался, идя настолько прогулочным шагом (это особенно удивляет здешних жителей: такая походка выдает самоуверенность, достаток; так ходят префекты, хозяева предприятий, миллионеры), что у Фредерика возникла потребность вспомнить весь пройденный путь, от бука до этой вершины, где на снегу был один-единственный след, след вот этого прогуливающегося человека.
И вот он вошел в лес. Фредерик II дал ему время немного углубиться туда, потом, срезав угол, вышел на след. (Позже он скажет: «Я боялся его потерять».) Теперь он в самом деле не отрывался от следа уже по совершенно иным причинам, чем прежде. Может быть, теперь он немного стыдился того, что зашел так далеко по каким-то непонятным причинам, — он буквально превратился в лису. Он хитрил изо всех сил. Хитрил всем своим существом. Несмотря на свою полноту, шел он легко и неслышно, летел как птица или привидение. От куста к кусту перемахивал, не оставляя следов. (Со свойственным ему первобытным мироощущением он скажет потом: «Не касаясь земли».) В этот момент он совершенно не походил на Фредерика II из династии пильщиков. Он находился уже не на той земле, где надо пилить доски, чтобы заработать на пропитание Фредерику III, а был словно в ином мире, где надо обладать качествами любителя приключений. При этом он был счастлив необычайно! (Этого он не скажет. Во-первых, потому что сознавал это очень смутно, но даже если бы и сознавал, все равно бы не сказал, скрыл бы это на века вечные, даже в самый последний момент, когда сам превратился бы в такого прогуливающегося человека, за которым кто — то идет по следу.) Он был счастлив необычайно оттого, что мысленно представлял себе (или точнее: инстинктивно осознал) безграничность нового мира, подобного архипелагу из бледных островов, обрамленных черным, которые возникали по ту сторону Арша в лучах из серебристой пыли.
А незнакомец, напротив, солидно и неуклонно продвигался к какой-то изначально заданной цели, шел неспеша и не меняя направления. Он отлично знал свое дело. Дошел до низа долины, поднялся вдоль левого берега ручья, перешел через него именно в том месте, где надо было, и оказался именно там, где тропа продолжалась уже на правом берегу. Фредерик II бесшумно, словно тень, шел за ним и даже временами двигался на четвереньках, но никак не мог помешать нижним еловым веткам хлопать по одежде, что пугающим эхом отдавалось в напряженной тишине, в которой даже хруст снега на расправляющих свои ветви деревьях слышался на огромном расстоянии. Незнакомец, однако, ни разу не обернулся. Был даже момент, когда он вскоре после того, как перебрался через ручей, точно угадывая тропинку, занесенную двухметровой толщины снежным покровом, сделал довольно резкий поворот. Фредерик II оказался в этот момент на открытом, не защищенном деревьями месте, и на какой-то миг увидел светлое пятно под шапкой — лицо мужчины. Фредерик II замер. (Он скажет потом: «В ту секунду я подумал: все, пропал!») Но пока Фредерик стоял неподвижно, пытаясь походить на ствол дерева, незнакомец продолжил идти ровным спокойным шагом, видимо, считая, что он уже давно находится в таких местах, где никто не может его догнать.
