– Васёк, а дальше чего?

– Ребяты! Володя! Серёга! Колюня! Испортили они меня! Всё нутро попортили! Рефлекс тазика по научному. Всякий день иди в буфет. Выпьешь – и в тазик! Выпьешь – и в него! Обидно, ребяты: и набраться, вроде, можно, да удержать не удержишь. А этот, гнида очковая, ходит вокруг: "Водка – это плохо, водка – это яд". Народ наизнанку воротит, а ему радость, ему премия идет. Все поддаются, один я не поддаюсь. Блевать блюю, а соглашаться не соглашаюсь. Он: "Водка – яд!" А я через силу: почему яд? Нормально. Он: вред! Я: польза! Он: гадость! Я: за милую душу! Он мне с матюжком: "Пошел отсюда, пьянь-распьянь, только других мутишь. Чем водку на тебя переводить, лучше сам ВЫПЬЮ".

Мы разливаем – Полуторка жмурится. Мы выпиваем – он голову воротит. Мы закусываем – он рассказывает.

– Ребяты! Милаи! Перевели меня к другому очкарику. Который гипнозом лечит. У которого самые неисправимые. Кроватки чистые. Простынки с наволоками. Шторы задернуты. Лежим, будто младенчики, а очкарик по палате ходит да командует: "Спать!" Все: хрр да хрр, хрр да хрр... А я ни в одном глазу. Он мне: "Спать!" Чаво это, говорю, спать? День на дворе. Он: "Сестра, укол!" И апоморфин в жопу. Пять в одну, пять в другую. А с апоморфина не шагнешь, не разогнешься! Лежишь: "Сестричка, попить…" Она мимо бежит: "Тамбовский волк тебе сестричка". А очкарик за свое: "Спать!" Все спят, и я сплю. Хрр да хрр, хрр да хрр... Гипноз называется. Ты у него не поспи, враз уколы заработаешь. Пять в одну, пять в другую. Вот он и ходит, туфтарь, командует: "Водка – яд!" Все, будто со сна: "Яд... яд... яд..". Вот он опять: "Водка ужасна!" Все: "Ужасна... ужасна... ужасна..". Ты ему только не скажи: апоморфин в жопу! Пять в одну да пять в другую. Приходит комиссия: "Ах-ах-ах! Ох-ох-ох! Новое слово, новое слово – переворот!" Туфта, ребятки! Фуфло на палочке! Он им показывает: "Водка – яд!" Все, как один: "Яд... яд... яд..". И – хрр-хрр-хрр, хрр-хрр-хрр... А я, будто во сне: "Мудак ты, очкастый, и дела твои мудацкие... Хрр-хрр-хрр... Хрр-хрр-хрр..". Он им: "Слыхали?" "Слыхали". "Все, – говорит, – поддаются, один процент не поддается". "Ах, – говорят, – какое достижение! Какой низкий процент!" А на утро меня пинком под зад. Вали, говорят, отсюда, ты нам всю науку портишь.

Поглядел, как мы последнее разливаем, да и говорит:

– Всё-то не пейте... Оставьте чуток.

И за стакан.

– Васёк, нельзя тебе! Под страхом смерти.

– Нельзя, нельзя... С тазиком – так можно.

И – единым глотком.

Токарь, шофер, журналист, сапожник, директор столовой, начальник строительного участка, мясник с рынка, слесарь, дворник, еще токарь, пенсионер, художник, старший инженер, повар, каменщик, три официанта, врач, телефонист, вор-профессионал, еврей-музыкант, еще шофер, продавец мебели, расточник шестого разряда, студент, цеховой мастер, инженер-программист, грузчик, прораб, садовник, истопник, реставратор, мастер по наладке – и прочее, и прочее, и прочее, и прочее...

Вова-наркоман: парень лет восемнадцати, наркоман с двенадцати. "Кто тебя приучил?" "Да ребята, кто еще”. Лечился не раз, в дурдоме сидел, в тихом и в буйном. Работает на обувной фабрике, делает модельную обувь, когда удается – перекидывает через забор готовую продукцию, продает дешевле магазинного. Толстый, рыхлый, женоподобный, со свисающей жирной грудью. Рубашка короткая, выше пупа; под рубашкой розовые поросячьи складки. Волосы длинные, сальные, путаные. Глаза пустые, зрачки расширенные – боязно взглянуть.

Спал мало, ел без аппетита, будто томился всё время. Говорил редко, вяло, без оживления, тусклым, ровным голосом. Как ограбил с пацанами ларек на улице, взяли товару на шестьдесят рублей, шоколадом да папиросами, а сказали на них – девятьсот. Получил два года, отсидел по малолетству полтора. Как наглатывался всяких лекарств, накуривался, нанюхивался, накалывался, дурел потом, балдел, видел галлюцинации – "глюки". "Иду в метро, в толпе, а нога вдруг выросла, длинная-предлинная и пошла себе вперед, змеей петляет промеж людей. Я еще внизу, а она во-он где едет, на эскалаторе...” Как женился с месяц назад, очень удачно: теща на красильной фабрике работает, таскает оттуда спирт канистрами.

В конце срока не хотел домой уходить: "Тут хорошо, весело, ребята свои. Чего дома делать?" "Дурак, у тебя жена молодая, ждет, небось". "Да пошла она…” Глаза пустые, зрачки расширенные – боязно взглянуть.

Старший инженер: маленький, усатый, тараканистый, узкоплечий и востроносый, с длинными гребучими руками. С уважением к себе, важный до идиотизма, приобщенный к тайнам-секретам государственным, к КГБ, МВД и министерству обороны. Говорил строго, значительно, будто знал то, чего никто не знает, с общей массой не смешивался: больно уж она мелка для него, общая масса. Всех знает, всё видел, везде побывал. Ответственные задания, нулевая секретность, интересы государственные, происки сверхдержав.

Очень он действовал на простодушных новичков и потому подходил первым, заводил разговоры, намекал на свою невероятную осведомленность, сообщал, что держит в страхе всю охрану барака. "Мне только свистнуть: прибегут мои мальчики, наведут тут порядок". Усатая губа беспокойно шевелилась под востреньким носиком, мелкого размера голова задиралась подбородком кверху. Пару раз его посылали подальше, материли по-черному, и тогда он затихал на наре, терпел вечерок, а там, глядишь, прорезался с важностью: про секреты, про спецмашины, про генералов, с которыми знаком лично.

Одна была неувязка: как же он, такой важный, а влип на пятнадцать суток? Чего ж генералы не защитили? "Просить не хотелось. Время у них отнимать. А так – только свистнуть”. Был он человечек мелкий, пустой, никудышный, вовсе бы недостойный упоминания, кабы не одно обстоятельство: ругал Брежнева. Его одного. Изощренно и с наслаждением. Что тот ему сделал, чем навредил лично, где дорогу перебежал – неизвестно. Но никто ему не поддакивал. Никто не встревал. И хоть ругал он, видно, от души, а ощущение было – провоцировал.

Ушёл старший инженер в свой срок, сообщил напоследок, что пришлют за ним черную "Волгу", с адъютантом. Носик вздернут, усики торчком, в глазах важность до идиотизма. "Мудак," – подытожила камера. И сразу о нем забыла.

Колька-садовник, лет 25-27: косой, слюнявый, косноязычный, в грязной коросте, с объеденными до костей ногтями. Зубы порченые. Штаны тренировочные мотнёй до колен. На заду дыра, гвоздем продранная. Истлевшие носки закручивались на пятках заскорузлыми спиралями. Рассказывал, как кончил техникум, пришел в оранжерею, а там – зелень чахлая, цветочки дохлые, земля пересохшая: всем до лампочки. Он прихватился, заработал без халтуры, по науке, выгнал зимой гладиолусы с тюльпанами: все ахнули! Дурак был, молодой, вкалывал вовсю: первая поливка в шесть утра, последняя к ночи. "Молодец, – сказал директор и глазами подморгнул, двумя сразу. – Вези в магазин, сдавай". Он срезал, он и повез: цветок к цветку, бутон к бутону. А там баба сидит, у бабы глаз тертый: "Приму третьим сортом, продам первым. Разницу пополам. Идет?" "Идет". Она ему шестьсот рублей. Сразу! Обалдел – и в загул. Неделю гудел: опух, посинел, пришел в оранжерею, а его уволили. Директор в обиде: не поделился, подлец!

Мест сменил потом много, всюду крал, всюду попадался, и гнали его по-тихому, без шума. С шумом гнать – самим дороже станет. Работает теперь грузчиком, на базе цветного металла, до десятки в день выколачивает. "Если ба кто болванки покупал, я ба всю эту базу пропил". Тихий и беззлобный, на чужую ругань необидчивый, заводился от одной только темы: где достать выпить, когда достать негде. Вспыхивали по этому поводу жаркие споры в камере, назывались верные средства – политура, одеколон, чесночная настойка, зубная паста, клей БФ, шампунь для волос, стиральный порошок и многое-многое другое, от чего человек немедленно и надолго балдеет. Упоминалось на много голосов райское Эльдорадо, приют для страждущих, подмосковная станция Косино, а на ней магазин, где торгуют водкой с восьми, а не с одиннадцати, как везде. Колька-садовник кричал громче всех, мятые, малопонятные слова вылетали наружу вместе со слюной. Кончалась тема – он тут же терял интерес, заваливался спать на нару: наружу торчали заскорузлые носки на пятках. "Выселят тебя, Колька! Из Москвы". "Ну и выселят... Мне один хрен. Водка везде есть".