Это также было время мощного интеллектуального взлета, который при Мамуне стал еще более впечатляющим. Роскошный двор, благотворительность Зубайды, Бармакидов и самого халифа в сочетании с преуспеванием поэтов, переводчиков и людей науки, развитием новой поэзии и появлением первых великих прозаиков создали образ, который со временем сделался еще ярче. Его отражение можно найти на страницах «Тысячи и одной ночи»] оно часто приукрашено, возможно, искажено, но в целом верно, если искать в нем не историческую правду, а картину общества и атмосферы. Таким представлялось это время людям, создавшим эти истории, действие которых разворачивается в Багдаде и других городах Месопотамии. Масуди, писавший более чем через сто лет после смерти Харуна, отразил память, которую оставил о себе праведный халиф: «Таково было великолепие, богатство и благоденствие его правления, что эту эпоху называют золотым веком».

Чуть ли не сказочный образ правления Харуна ар-Раши-да многим обязан тем несчастьям, которые обрушились на халифат и Аббасидов назавтра после его смерти. Трудно охарактеризовать этого человека и правителя. Кем он был — легкомысленным прожигателем жизни или безжалостным деспотом? Непоколебимым и безукоризненным мусульманином? Политическим гением или коронованным глупцом? Одни возносят его до небес и наделяют всеми добродетелями, а другие хулят, однако этот человек, которого абсолютная власть вполне могла бы испортить, был не слишком склонен к крайностям и умел использовать свою власть, не поддаваясь слабости или сомнениям, но и без излишней жестокости, хотя, когда это было необходимо, он не знал жалости. Подтверждением этому служит то, как он поступил с Бармакидами. Подобно тому, как Сулейман Великолепный приказал убить в своем присутствии Ибрагима, своего самого близкого друга, Харун приказал отрубить голову Джафару, заточить Яхью, которого в прошлом называл «отцом», и Фадла, своего самого сведущего министра. Эти жестокие кары, которые он долго готовил в самой строгой тайне, заставляют нас увидеть в нем подозрительность, скрытность и злопамятность. А также страх. В качестве другого примера можно привести его отношение к Алидам, за которыми он вел непрерывную слежку и которых устранял, когда считал, что они представляют опасность. В Йемене он приказал задушить мятежников, а на смертном одре он осудил на самые страшные муки брата восставшего Фадла ибн Сахла. Но не стоит забывать о неизменно мятежном духе его религиозных и политических противников, Алидэв, хариджитов, зейдитов, последователей Муканны и множества других, приобретавших сторонников благодаря социальному недовольству.

Он, безусловно, был глубоко религиозным. Доказательство тому — девять паломничеств в Мекку, не имевшие ничего общего с увеселительной прогулкой, несмотря на относительный комфорт, которым он пользовался в путешествии, а также сто земных поклонов, совершаемых ежедневно, и милостыня, способствовавшая тому, что он прославился своей добротой. Его любовная жизнь, не более и не менее оживленная, чем у других принцев, или даже просто обеспеченных горожан, никоим образом не нарушала предписаний ислама.

Трогательна любовь, которую он питал к Зубайде на протяжении всей своей жизни, хотя влияние, которое она на него оказывала, не всегда было благотворным. Если его пристрастие к вину, которое он пил в обществе надимов, и не было образцом для подражания, то у нас нет никаких указаний на то, что с его стороны имела место какая-либо неумеренность в винопитии, в отличие от того, что нам известно о многих других халифах. Его озабоченность образованием своих сыновей характеризует его как внимательного отца семейства. Таким образом, он представляется достойным и любящим человеком, эпикурейцем, не впадающим в излишества (в некоторых случаях он даже сам готовил себе пищу), боящимся Бога, но еще больше — всего того, что могло угрожать его власти или даже бросить на нее тень. «Можно вспомнить о Людовике XIV» (Gaudefroy-Demom-bynes). А еще о Сулеймане Великолепном.

Как и в случае Короля-Солнца, вопрос о политической дееспособности Харуна ар-Рашида не встречает единодушия. Можно поставить ему в вину его слепоту в ситуации с наместником Хорасана Али ибн Мусой, о котором к нему поступали самые неблагоприятные отзывы, но который держался на своем посту, несмотря ни на что. Налоговая политика Харуна, а на самом деле Бармекидов, не была успешной. Она способствовала ухудшению жизни сельских жителей и стала одной из причин социального брожения, которое почти непрерывно сотрясало империю. Что касается его отношений с другими государствами, продиктованных почти исключительно нуждами задуманной им войны с Византией, они выявляют стремление к расширению пространства империи и поиску внешней опоры. Это была долгосрочная политика, особенно, в том, что касается Карла Великого, но преждевременная смерть не позволила ему воспользоваться ее плодами.

Современники и потомки упрекали Харуна ар-Рашида за то, что он ускорил распад империи, разделив ее между сыновьями. Это суждение не вполне убедительно. Решение децентрализовать эту огромную территорию, которой было трудно управлять и распоряжаться из Багдада, было не таким уж плохим. Харун не может отвечать за то, что два назначенных им наследника оказались неравны по своим достоинствам. В любом случае, центробежные силы в то время были настолько сильными, что это огромное, но неоднородное пространство не могло долго оставаться в одних руках. Сепаратизм и местные интересы должны были возобладать, даже несмотря на единство языка и религии, эти две главных составляющих арабо-мусульманской цивилизации. Политический распад империи при этом имел относительное значение.

Этот образ великого халифа, у которого, как и у любого другого человека, не было недостатка в противоречиях, остался бы неполным, если бы мы не упомянули о любви к оружию, приобретенной им еще в юности. Всю свою жизнь Харун был воином. С того момента, как он занял трон, он очень внимательно относился к внедрению военной системы в районах на границе с Византийской империей, поэтому он оставил Багдад вместе с женами, детьми и имуществом и поселился в Ракке, где провел тринадцать лет, то есть более половины своего правления. Как мы видели, расширение территории ислама с помощью войны было одним из главных чаяний его жизни. В отличие от всех остальных аббасидских халифов, он лично принимал участие в походах на Византию, причем, по крайней мере, один из них имел своей целью Константинополь. Его отношения с Карлом Великим вписывались в перспективу его завоевательских планов, которые так и остались неосуществленными из-за волнений в Хорасане и внезапной смерти.

Когда Зубайда узнала о смерти халифа, она находилась в Ракке. Она немедленно организовала траурную церемонию, на которой присутствовали дочери Харуна, его сестра Улайя и придворные вельможи. Поэту Исхаку ал-Масуди было поручено сочинить элегию. Он ограничился тем, что поручил придворному хору исполнить погребальную песнь времен Омейядов. У всех на уме уже были другие заботы. Спустя несколько месяцев Зубайда покинула Ракку и вернулась в Багдад, где осталась насовсем, поселившись в своем дворце ал-Карар. Там она продолжала жить до самой смерти.

Именно в Багдаде Амина настигло известие о том, что он стал повелителем правоверных. Через два дня, в пятницу, в мечети Круглого города состоялась церемония присяги (байя). Стоя на возвышении (минбар), новый халиф продекламировал стихотворную эпитафию усопшему и призвал своих подданных к покорности. Затем принцы крови и высокопоставленные сановники поочередно подходили к нему и произносили установленную формулу. Прочих придворных и чиновников приводили к присяге дядья Амина. Войска получили сумму размером в два ежемесячных жалованья.

В Мерве новость о смерти халифа объявил сам Мамун и, в качестве второго наследника трона, принял присягу на верность Амину и себе самому. Он велел выплатить своим солдатам жалованье за год.