По воле Харуна, совершив ритуалы, связанные с паломничеством, Мамун и Амин в присутствии всех аристократов собственными руками прикрепили одобренный ими текст к священной стене Каабы. Это событие взволновало тех, кто верил в предостережения свыше: документ оторвался от стены и соскользнул на землю, что побудило суеверных предсказывать, что он никогда не будет соблюдаться. Харун не придал этому никакого значения, и во все провинции были отправлены письма, оповещавшие о мерах, предпринятых халифом ради будущего империи. Он приказал зачитать их даже в самых отдаленных городах. Сами документы были переданы хранителям Каабы и помещены в драгоценные рамы, украшенные жемчугом, рубинами и изумрудами.

По своему значению подписанные и обнародованные таким образом документы далеко превосходили разрешение проблемы наследования халифского трона. Амин принимал на себя обязательство уважать права своего брата, но, главное, он должен был признать его сюзеренитет над Хорасаном, то есть всей восточной частью империи, от Хамадана до Трансоксианы, включая Кирман, Фарс, Сиджистан. Полномочия, предоставленные Мамуну на этих территориях, выходили за пределы прерогатив наместника и даже любого принца крови, направленного в какую-либо часть империи, чтобы укрепить там авторитет государства. В его единоличное ведение было передано все — армия, казна, подати, десятина. Собранные налоги надлежало расходовать на месте вместо того, чтобы отсылать в Багдад. Администрация, оборона и барид отныне зависели только от него. Халиф не имел права присылать ни чиновников, ни инспекторов. Он не мог больше требовать никакой дани. Его власть ограничивалась расплывчатой формулой, предусматривавшей повиновение и верность. Таким образом, еще при полном расцвете империи Аббасидов, была предвосхищен чисто духовный характер халифской власти, который в скором времени возобладал на территориях, управляемых Аглабидами, Идриссидами и Тахиридами, а затем и в остальной части империи.

Несмотря на торжественность церемоний в Мекке, немногие поверили в то, что принцы выполнят свои обязательства. Рассказывают, что, уходя от Каабы, Джафар ал-Бармаки подошел к Амину и заставил его трижды повторить формулу: «Пусть Бог оставит меня, если я предам своего брата!» Современники видели, в основном, недостатки придуманного Харуном решения. Зеркалом общественного мнения, как обычно, служили поэты:

А Масуди рассказывает, что слышал, как погонщик верблюдов пел такую песню:

«Это выбор, обещания которого будут нарушены; это война, огонь которой возгорится». На вопрос о смысле этих слов человек ответил: «… Сабли покинут ножны, распри и междоусобица раздерут империю».

Вероятно, подобные истории были придуманы намного позже, но они прекрасно отражают сомнения и страхи, вызванные мекканской клятвой.

Три года спустя Харун решил назначить еще одного из своих сыновей, Касима, третьим в череде наследников. Он дал ему власть над Северной Месопотамией и провинциями на юге Анатолии. В единстве империи была пробита еще одна брешь.

Праведный халиф так никогда и не раскрыл соображений, по которым он разделил наследие Аббасидов, вернувшись тем самым к доисламской концепции коллективного владения имуществом. Помимо заурядности его сына Амина, он, по всей видимости, начал осознавать серьезные неудобства, связанные с чрезмерной централизацией империи, которой наместники пользовались, чтобы пускаться во всевозможные бесчинства. Они нуждались в более пристальном надзоре. Разве не лучше было бы, чтобы представитель правящего рода взял ситуацию в свои руки, особенно в Хорасане, самой беспокойной провинции империи, как это было во времена Мансура, когда он послал своего сына Махди в Рейи, наделив его широкими полномочиями на всех восточных территориях? Не надеялся ли Харун ар-Рашид обуздать центробежные силы, которые, как он видел, набирали обороты на востоке и западе, поставив две половины империи под непосредственное управление своих сыновей?

Однако произошло обратное, и разделение лишь усилило поляризацию и опасность конфликта. Разумеется, возможностей избежать их было немного, поскольку распаду империи способствовало все: колоссальные размеры халифских владений, расходящиеся интересы различных провинций, лишь слегка замаскированные религиозным единством, а также разочарование, последовавшее за приходом к власти Аббасидов. Если присяга у Каабы и не стала непосредственной причиной гражданской войны, которой предстояло разделить род Аббасидов и арабское общество, то она оказалась напрасной.

Харун еще несколько дней совершал обряды поклонения в святом городе, а потом, в январе 802 г. (мухаррам 187), вместе со своим двором отправился обратно в Ракку. Добравшись до ал-Умра недалеко от Анбара, караван остановился на несколько дней, чтобы отдохнуть. На четвертый день, рассказывает Табари, халиф собрал присутствовавших Бармакидов — Яхью с сыновьями Фадлом, Джафаром и Мусой — и, «побеседовав с Яхьей о государственных делах, даровал им всем почетную одежду, как будто желая опровергнуть слухи об их немилости, которые ходили уже некоторое время. Они были очень счастливы и полностью успокоились».

Через несколько часов разразилась одна из самых кровавых бурь в истории ислама.

«В час молитвы Харун сказал Джафару: «Я не позволил бы тебе уйти, если бы не собирался сегодня вечером развлечься питьем вина со своими рабынями. Ты тоже веселись со своими» Тогда он отправился в свой гарем и начал пить. Через какое-то время он послал кого-то посмотреть, занят ли Джафар тем же самым. Узнав, что Джафар предался печали, он приказал передать ему: «Клянусь моей головой и моей жизнью, что совершенно необходимо, чтобы ты сегодня устроил пир и предался радости, ибо мне нет никакого удовольствия в вине, если я не знаю, что и ты пьешь его» Джафар, сердце которого было полно тревоги и страха, велел приготовить пир. У него в услужении находился слепой музыкант по имени Абу Заккар. После того как Джафар выпил немного, он сказал этому музыканту: «Моя душа сегодня охвачена сильнейшим волнением» Абу Заккар ответил: «О визирь, никогда повелитель правоверных не оказывал тебе и твоей семье такого благоволения, как сегодня» — «У меня печальные предчувствия», — сказал Джафар. — «Отгони свои глупые страхи, — отвечал Абу Заккар, — и предайся удовольствиям» В час вечерней молитвы слуга Харуна принес Джафару сладости, сушеные фрукты и благовония в подарок от халифа. В час молитвы на сон грядущий Харун снова послал ему то же самое, а затем и третий раз. Около полуночи Харун покинул шатер своих жен. Он призвал евнуха Мас-рура и сказал ему: «Немедленно найди Джафара, отведи его в свой шатер, отруби ему голову и принеси ее мне» Когда Масрур появился перед Джафаром, тот содрогнулся. Масрур сказал ему: «Повелитель правоверных зовет тебя» «Где он?» — спросил Джафар. «Он оставил своих жен, — ответил Масрур, — и пошел к себе» Джафар сказал: «Позволь мне зайти в шатер к моим женам, чтобы сделать некоторые распоряжения» «Это невозможно, — сказал Масрур, — сделай свои распоряжения здесь» Джафар подчинился. Потом Масрур увел его и вошел в свой шатер и извлек саблю. Джафар спросил его о том, какой он получил приказ. Масрур сказал: «Халиф приказал мне принести ему твою голову» Джафар сказал: «Берегись, возможно, он отдал этот приказ в опьянении и потом пожалеет» Взывая к их былой дружбе, Джафар умолял Масрура вернуться к халифу. Масрур согласился. Харун ждал евнуха сидя на своем молитвенном коврике. Увидев, что он входит, он тотчас же спросил: «Где же голова Джафара?» «Повелитель правоверных, — отвечал Масрур, — я привел Джафара» «Мне нужен не Джафар, — вскричал халиф, — а его голова!» Масрур вернулся к Джафару и отрубил ему голову. Когда он показал ее Харуну, тот сказал ему: «Сохраняй голову и тело, пока я их не попрошу. Теперь же немедленно пойди и арестуй Яхью, трех его сыновей и его брата Мухаммеда, сына Халида, и отведи их в шатер, где наденешь на них цепи. Затем наложи руку на все их имущество» Масрур выполнил все его приказания. На рассвете Харун отправил голову Джафара в Багдад. На следующий день он продолжил свой путь в Ракку»[61].