Потом она бросила простыню на пол и встала перед высоким зеркалом, отразившим ее в полный рост. Она расстегнула блузку и стряхнула ее с себя, открыв плечи, полуоткрыв грудь за лифом ночной рубашки со скромными кружевами. Она распустила «конский хвост» и развернулась всем телом, отчего ее огненно-рыжие волосы волнообразно взлетели в воздух и, сверкая, разлетелись по обнаженным плечам. Она расстегнула юбку, спустила ее по бедрам, дала ей упасть и медленно вышла из нее, оставшись в ночной рубашке. Она задрала ночную рубашку до пояса, и ее темноволосая, не прикрытая трусиками Царевна, отразившись от зеркала, предстала пиздой. И все это время ее лицо оставалось бесстрастным и сосредоточенно-строгим.

Cкрестив руки, она сняла через голову ночную рубашку и бросила ее вслед за остальными вещами, оставшись перед зеркалом совершенно нагой. Она оттянула плечи назад, приподнимая свои и без того высокие, молодые, красивые груди. Она изогнула свой стан, выдвигая пизду ближе к зеркалу. Она раздвинула ноги. Нежно, двумя пальцами она раздвинула складки, прежде сокрытые треугольничком темных кудрявых волос.

И только тогда, когда зеркало вернуло ее глазам явившийся вид темно-розового рельефа, лицо ее начало изменяться, теряя печать бесстрастия. Ее зрачки и ноздри расширились; она закусила губу и издала короткий стон. О Царь! ничтожна моя жизнь без Тебя; смотри же, сколь низкой будет отныне моя одинокая, сирая радость. Она обрела закон, внушенный неведомым духом, поняла его скорбный, жертвенный смысл. Она скрючила свои длинные пальцы и вонзилась ногтями в набухшие складки, все шире их раздвигая, выгибаясь все больше навстречу зеркалу и жадно пожирая глазами свое отражение, достигшее назначенных ей вершин непотребности и бесстыдства.

А потом, окончательно обессилев от этого страшного дня, от подвала, от первого в жизни оргазма, она опустилась посреди разбросанного тряпья и, привалившись к кровати спиной, сидела долго и неподвижно. И глаза ее были, как прежде, прозрачны и светлы.

Утром все тело болело, шел дождь за окном, вообще вставать не хотелось. Она зажмурилась, попыталась проснуться заново, допустив на секунду, что все вчерашнее — просто ночной кошмар… Сейчас Он подойдет, обнимет, расцелует пальчики на ногах, припадет ненадолго к Царевне… ах, еще… и сдернет с нее одеяло, как всегда, когда она спала дольше Его… а это бывало так часто… так часто…

Поплакать, что ли, подумала вяло… Слез-то нет… Было не плохо — просто пусто, просто никак. Надо вставать. Она зевнула, вылезла из постели боком, медленно, неуклюже, как из берлоги какой-нибудь зверь-инвалид. Съежилась от неприятной свежести. «Надо сделать зарядку, — подумала она. — Начинаем обычную жизнь. Как у всех».

Она приготовила завтрак и съела его без аппетита. Она посмотрелась в зеркало — никаких ассоциаций с вечерним событием — и не понравилась себе. Она должна быть лапочка, кисанька, невинное дитя, а для кого и здоровая деревенская девка, кровь с молоком, а для кого и штучка-фифочка, а кто она в зеркале? Смертный грех. Нет, так нельзя. Встряхнулись, быстренько. Скоренько привели себя в порядок. Как вести себя на улице-то, а? С тем, кто вчера был — здороваться или глаза опускать? Вот еще проблемы.

Ни одна же сволочь не пришла, не поинтересовалась — а вдруг она бы повесилась? — не зашла расспросить, хотя бы ради собственного любопытства, ради во-о-от такой сплетни! Да… видно, она теперь как зачумленная. Детишек ведь прятать начнут. А в школе? Как бы из школы не выгнали… Дадут ли ей вообще аттестат? Может, бросить школу к чертовой матери, раз такие дела?

Наделали они с Батюшкой в селе шороху…

А может, все на самом деле не так? Зря, может, страхи придумывает? Как же не так… Отца-то забрали — нет Его! нет! — и никто не пришел. Все так. Интуиция у нее в порядке, вчерашний подвал тому доказательство. Придется, наверно, уезжать из села; Отца выпустят, и они уедут. Что там по плану? Деньги, уезд, адвокат.

Может, вначале в поселок, в милицию? Может, свиданье дадут? Глупости. Только поизгаляются. Она и порядков-то не знает. Будет ходить кругами… а Отец почувствует где-то рядом за стенкой, тоже начнет переживать… Это если еще рядом, если в участке… а если уже куда-нибудь увезли? Решено: к адвокату. Взгляд на будильник: десять часов. Ого! Время не терпит… Маленькая радость: хлопоты, оказывается, скучать не дают.

Она стала считать деньги. Более-менее. Сколько может стоить адвокат? На улице остановилась машина. Хлопнула калитка. Это к ней. Черт. Плакал адвокат. Интуиция, как же. Могла бы об этом раньше подумать. Теперь никакой подвал не спасет.

Зашли двое — участковый Семенов и с ним другой, просто милиционер, молодой, незнакомый, с полосками на погонах, с портфелем в руках.

— Доброе утро, — сказала она машинально.

— Доброе, — с непонятной интонацией сказал Семенов.

Молодой промолчал.

— Садитесь, пожалуйста, — предложила она и похвалила себя: она нашла тон. И их, похоже, чуть укоротила. Вон, даже не сообразят сразу, как начать.

— Побеседовать надо, — сказал Семенов.

— Слушаю вас, — сказала она и села за стол.

Милиционеры переглянулись с легкой усмешкой. Молодой достал из портфеля какие-то бланки и разложил на столе.

— Фамилия, имя, отчество?

— Это допрос, да?

Они снова переглянулись, с некоторым раздражением.

— Скажите, мой отец у вас?

— Кто кому задает вопросы, — буркнул Семенов. — Будешь отвечать — или тебя тоже в участок?

Тоже

. Не врет?

— Как хотите. Только я без адвоката ничего не скажу.

Они с изумлением уставились на нее и какое-то время молчали.

— Ты что, девка, с луны свалилась? — спросил наконец Семенов. — Откуда в волости адвокат?

— Если бы вы не приехали… Я…

Она закусила губу. Не нужно этого. Нужно обманывать, хитрить, а она чуть не сказала о своих планах.

— Собирайся, — сказал молодой, глядя на нее без выражения.

— Погоди, — сказал Семенов. — Спрячь-ка бумаги. Сейчас разберемся. Марина, ты как относишься к своему отцу?

Она подумала.

— Положительно. В целом.

— Подумай, во что он тебя превратил.

— Во что?

Семенов хмыкнул.

— Не играй в девочку.

— Чтобы вы знали, я девочка и есть.

— Вот как? Смотри, проверять будем.

— Если имеете право — что ж не проверить.

Они помолчали.

— Хочешь помочь отцу? — неожиданно спросил участковый.

Она опять подумала. Да, это не школа. Над каждым ответом приходилось думать. По-настоящему.

— Нужно знать, в чем помогать, — ответила она хмуро. — Что ему будет и так далее. А вы даже не сказали мне, где он.

— В участке он, в участке, — сказал Семенов с досадой, — где ж ему быть еще. Я думаю, ехали бы вы отсюда куда подальше. Все равно жизни не будет… смотрю, не дура — сама понимаешь.

Она сглотнула. Неужели?..

— То есть… — Она боялась сглазить, боялась поверить. — Я правильно поняла… если мы уедем…

Она замолчала. Она боялась сказать «вы отпустите его».

— Да, да, — пробурчал участковый, — отпустим твоего папашу — это хотела сказать? Петров, подтверди. Видишь, она не верит.

Молодой — Петров, значит — важно кивнул головой. Она почуяла какой-то подвох. Не могло, ну совсем не могло быть так просто.

— А как же свидетели? Все, что были вчера?

Семенов скривился.

— Да они мне только спасибо скажут, если мы все уладим по-тихому. Кому охота — в Кизлев ездить специально… в грязище этой копаться… слова выбирать…

Она опустила голову.

— А вообще, — добавил Семенов, — люди возмущены, это факт.

— Ну так что? — спросил молодой.

Она посмотрела на молодого, силясь понять, насколько можно им верить. Может, она не в себе от вчерашнего — простейшие идеи кажутся ей ловушками?

— Что тут думать, — сказала она. — Мы бы и так тут не остались.

— Хорошо, — просто сказал Семенов. — Разумно поступаешь, девка.

Помолчали недолго.