Царевна скучала, капризничала, требовала ласк. Зеркало спасало, когда было совсем невмоготу, но зеркало не было Господином. Уменьшение группы сузило бы зону поиска, могло растянуть работу на годы. Оставалось встать на трудный путь интенсификации… Она начала совершенствовать методику. Пришлось жертвовать сном, досугом, даже училищной успеваемостью, но дело двинулось вперед; через два-три месяца она оказалась в состоянии запланировать, а затем и выполнить жесточайшие, невозможные в начале работы сроки селекции: на пассивные фильтры — сутки, на активные — три дня.

Она ежедневно перерабатывала огромный объем информации. Как никогда прежде, она узнала толк в мужских запахах — в бесконечно разнообразных запахах пота, крови, спермы и гноя, всяческих выделений и опрелостей, всяких иных миазмов живущих и умирающих человеческих тел. Как собаку, ее влекло к этим запахам; ей хотелось все пощупать, лизнуть, осмотреть. В короткие часы отдыха ей снились шеренги Царей — сотни, тысячи Царей — в битве с громадной армией змеев. Они все были разными; у каждого был свой запах и вкус, свой характер, свое лицо, и она узнавала среди них тех, с кем имела дело накануне.

Но и Царевны касалось несчетное множество рук, губ, змеев; она уже и забыла, что некогда это было проблемой проблем. Подчинив тот Завет прежней Цели, она достигла Ее (не она была виновата в том, что случилось дальше); новый Завет был во всяком случае важнее старого, обветшавшего. В результате ускорения ее деятельности романы в группе стали развиваться быстрее — но, увы, недостаточно… Вслед за сном и успеваемостью подоспела еще одна, более тяжелая жертва — безопасность. Прежде, в начале программы, она подолгу организовывала приватные встречи, выжидала благоприятных возможностей, проверяла, не будет ли рядом кого, в сомнительных случаях предпочитала не рисковать… Это было несложно — она чувствовала больницу как собственное тело — но это было долго. Подопечные выписывались; кое-кто начинал звонить, предлагал встретиться в городе — это казалось заманчивым; на всякий случай она записывала телефоны, но с искренним сожалением отказывала — огромный расход времени не стоил того… Да, и Царь, и змей уже появились не только во снах, но и в ее картотеке. Да, она уже наяву, реально успевала добраться до заветного поединка… но этого было мало для сравнения сил сторон. Еще быстрее! — в ход пошел уровень подготовки свиданий, единственный остававшийся резерв. Неизбежный риск запланированной халтуры… И настал момент, когда ее засекли.

Никто не вмешался, чтобы отделить ее от партнера; никто не стал, как когда-то, писать заявления, что видел змея, покидающего ее рот; но слух пошел, не мог не пойти, и Ольга вызвала ее и, кривя губы, жестко сказала:

— Не тем ты занялась, девочка.

Она заплакала. Программа была под угрозой.

— Времени нет совсем. А так хочется иногда…

Ольга поморщилась.

— Глупая. Разве это те, что тебе нужны?

— Они мне не нужны. Только члены.

— Члены… — вздохнула Ольга.

Она с сомнением покачала головой. Марина, потупившись, пристыженно молчала. Ольга смягчилась; взгляд ее потеплел и выразил понимание.

— Ладно; разборчивость еще придет, какие твои годы. Хочешь члены — имей… но тогда два обязательных требования.

Она закурила.

— Это инструкция? — спросила Марина.

— Считай, что так. Устная. Во-первых, ты должна принять конкретный образ — создать имидж, как теперь говорят. Не очень-то хорошо блядовать с пациентами; но, поскольку не ты первая, не ты и последняя, а главное, поскольку ты хорошо работаешь, тебе это простят. Но блядство твое должно быть конкретно.

— Не совсем поняла. — На самом деле она поняла прекрасно, но ей хотелось, чтобы Ольга продолжала: во-первых, она знала, что Ольге приятно инструктировать, а во-вторых, ей и самой нравилось слушать Ольгу.

— Очень просто: блядь — она и есть блядь, у нее это на лбу написано. Это понятно… говорю, простят. Но если чей-то член сосет такая, как ты, девочка-отличница — это уже явление непонятное. А коллектив отторгает непонятных людей. Вывод: чтобы не иметь проблем, ты должна быть понятна коллективу.

— А говорят, в тихом омуте…

Ольга усмехнулась.

— Я уж позабочусь, чтоб сейчас так и сказали. Но ведь это можно использовать лишь один раз. Как невинность. Глупо играть девочку, раз уж тебя накрыли. Только раздражать будешь коллектив, восстановишь против себя.

— Поняла. Буду блядью, значит…

— Невнимательно слушаешь, — строго сказала Ольга. — Я еще не сказала, кем ты должна быть… точнее, выглядеть — кто ты на самом деле, вопрос другой. Я употребила слово «блядь» в собирательном смысле. Ты еще не можешь быть блядью; возраст не тот. Блядь — это… ну вот я, например. Я — блядь.

Марина удивилась.

— Ты так гордо об этом говоришь…

— А я не нахожу в этом ничего плохого. Блядь — это сознательно, в силу желания или обстоятельств сделавшая свой выбор женщина с определенным жизненным опытом. Это, если хочешь, жизненная философия. Не следует путать с проституткой.

Марина удивилась опять.

— Но в чем же отличие? Сама говоришь — в силу обстоятельств…

— Диалектика, — пояснила Ольга. — Причинность различна: проститутке не приходится выбирать, обстоятельства просто вынуждают ее поступать определенным образом. Блядь, наоборот, оценивает обстоятельства и осмысленно делает выбор.

Марина подивилась такому сопоставлению. То, что сказала Ольга, странным образом напомнило ей о проблеме, стоящей перед ней самой. Проститутка, которой не приходится выбирать… не похоже ли это на Царя слабого, вынужденного дожидаться обстоятельств… дожидаться, пока змей отползет… А Царь сильный — что же тогда? Глуповато…

Напряженная работа мысли, видимо, отразилась на ее лице и была понята Ольгой как определенное недоверие, потому что она досадливо фыркнула и начала объяснять ей повышенным тоном, слегка даже раздраженно:

— Когда мой первый учитель, куратор, о котором я тебе рассказывала, велел мне снимать трусы — как ты думаешь, могла я отказаться?

— Не знаю, — призналась сбитая с толку Марина.

— Могла, конечно. И это был бы тоже осознанный выбор. И неделю спустя тот же Боря, объект моей мечты, придрался бы ко мне и попер вон из горкома; да хорошо еще, если по собственному желанию.

— Ну, вот.

— Что «вот»? Я просто вышла бы за другого… Все равно получила бы мужа и деток — свою мечту.

— Но снимая трусы, ты же тоже мечтала об этом.

— Верно, — согласилась Ольга, — я делала это ради Бори… Я ведь связывала мечту именно с ним… Да, ошиблась. Но ошибочный выбор — тоже выбор.

— Я хочу сказать, что ты не хотела становиться блядью, когда снимала трусы.

Ольга, пораженная, опешила.

— Ты права.

Она застыла на месте растерянно, даже смятенно. Марина еще не видела ее такой. Она забеспокоилась.

— Я не обидела тебя?

— Нет, — медленно сказала Ольга, как бы подбирая слова, — просто ты, кажется, умней, чем я думала. Уж не умнее ли ты меня?

— Ты смеешься. С моим-то опытом!

— Опыт одно, а мозги — другое…

— Не знаю. Я просто держусь тебя.

— Да, — сказала Ольга с некоторым облегчением, — вижу… Но выходит… по твоей логике… что я вовсе не блядь?

— А тебе это так уж важно?

— Что важно — быть блядью?

— Ну… для начала знать, блядь ты или нет.

— Пожалуй, да. Важно. Скажем так… я хотела бы… нет, я должна… да, должна! — ощущать себя блядью, потому что иначе мне трудно было бы примириться с утратой моей мечты.

— Послушай, — сказала Марина, — я наверняка глупей тебя, потому что мне и в голову не могла бы придти такая проблема… но мне кажется, что я бы могла помочь тебе с ней разобраться. Именно потому что глупей. Если хочешь, конечно.

— Уж конечно, хочу. Ты же видишь… я внезапно лишилась моральной опоры. А это тяжело.

— Я понимаю тебя. У меня было такое.

— Правда? Значит, какой-то опыт у тебя все же есть…

— Мы говорили о тебе, — мягко напомнила Марина. — Скажи, ты сама ощущаешь себя блядью?