Он вскочил на ноги, раскрыл глаза. Мир был жёлтым, жёлтым и тёплым, словно парное молоко. От радости хотелось визжать, кубарем кататься по чахлой таёжной траве, беззаботно скакать — и ни о чём не думать. Силы вновь вернулись к нему — вдвое, втрое, вдесятеро. Гигантские уши-лопухи порхали у его плеч, когда они — он и его новый друг — взявшись за руки, носились по обречённой земле. Вот оно — счастье!

…он снова один. Но восторг не покидает его. Он весел и сыт — что ещё нужно человеку?

Перед ним покинутая деревня. Кое-где видны обуглившиеся остовы домов. Это особенно смешно. По кривым деревенским улочкам, на старом дребезжащем мопеде носится престарелый мутант с длинной, развевающейся на ветру, бородой. Жёлтая пыль стелется вдоль дороги… Он падает на землю и захлёбывается в собственном хохоте.

…сны. Сны не дают ему покоя по ночам. Во сне он снова становится прежним человеком — уродливым, отчаявшимся, одиноким, дрожащим от холода и страха, потерявшим надежду. От этих кошмаров он просыпается в холодном поту — и тут же всё забывает.

…их снова трое. Особенно рад он Марсу. Наверное потому, что пёс любит таскать его за уши, а вечерами грызёт задеревеневшие пятки. Обувь давно уже развалилась.

Там, где оставались их следы, рождалась жёлтая жизнь…

И всё-таки тайга пробудилась от зимнего сна — судорожно, болезненно, с заметным опозданием, но пробудилась.

Чахлая трава, куцые сморщенные листочки, бледные цветы — это, пожалуй, всё, что смогла из себя выжать обречённая Природа. Ни жужжания пчёл, ни трескотни кузнечиков, ни суеты юрких белок, ни гордого шествия грациозного оленя, ни мерного стука красноголового дятла, ни ночного шелеста летучих мышей — ничего этого не было и в помине, всё это исчезло, растаяло, растворилось в прошлом. Тайга вымерла, и даже деревья не шелестели своей листвой, так как вот уже несколько дней стояло полное безветрие.

Но словно грибы после тёплого дождя, возникали в тайге островки новой жизни. То была жёлтая жизнь, жизнь-мутант.

Разрывая рыхлую землю, выползали на свет Божий фантастические змееподобные мясистые стебли, в считанные часы возносились ввысь, на недосягаемую высоту, обхватывали стволы ближайших сосен и, подобно тропическим лианам, карабкались к мутному солнцу. Огромные жёлтые цветы, испускающие удушливый, приторный аромат, в одночасье покрывали лесные поляны; гигантские грибы разбухали буквально на глазах. В тайге появились птицы, но то были птицы-мутанты — огромные, лишённые оперения, с выпученными глазами. Они не пели — они выли подобно диким волкам.

Нет, жизнь не ушла из тайги, она сконцентрировалась в жёлтых островках. Бурная активность жёлтой флоры на фоне полусонного бледно-зелёного леса казалась исступлением, безумным вихрем, бешенством. Жёлтая зараза с жадностью расползалась по тайге, оккупируя всё новые и новые территории. Тайга не сопротивлялась, она знала, что обречена.

Но и жёлтая жизнь — не жизнь, а лишь агония, прелюдия к всеобщей смерти.

Пир обречённой Природы во время последней чумы…

Февраль — март 1991 г., август 1993 г.

Москва