21 июля штаб корпуса разместился в городе Дарабани, а дивизии стали на позициях. 29 июля немцы начали теснить полки 12-й кавалерийской дивизии. С 30 июля по 4 августа фронт стабилизировался. 14 августа во всех взводах корпуса по приказу Маннергейма, несмотря на протесты комиссара Иванова, был обнародован приказ Верховного главнокомандующего генерала Корнилова № 2910, который гласил: «Свобода, своеобразно понятая темными массами, трактовалась как возможность и право ничего не делать. Праздность вместе с другими недугами подточила организм армии и довела ее почти до полного развала. Надо наверстать потерянное и приступить к самым усиленным занятиям…»

20 августа Маннергейм получил предписание передать позиции своего корпуса армейцам, отойти к югу от города Сучавы и ждать дальнейших приказаний. В своем последнем приказе, подписанном в русской армии (№ 126 от 29. 08. 1917 г.), генерал-лейтенант барон Маннергейм сообщил: «Противник остается пассивным, продолжая детально укреплять свои позиции. Командующий армией приказал мне оставить вверенные мне части к югу от Сучавы. Я с оперативным отделением штаба разместился в городе Сучаве».

2 сентября Маннергейм в сводке штаба армии прочитал, что генерал Корнилов отстранен от должности Верховного главнокомандующего, арестован и отправлен в тюрьму города Быхова. Вскоре в корпус пришел приказ № 2936 от 3 сентября 1917 года нового, штатского Верховного Александра Керенского. Последствия выступления Корнилова были тяжелыми, Россия снова, как в марте 1917 года, была брошена в пучину хаоса и измены.

Оценивая сложившуюся ситуацию, генерал-лейтенант Густав Карлович Маннергейм, умный человек, умеющий просчитывать комбинации на много ходов вперед, говорил, что теперь уже «офицеры полностью растеряют остатки своего еще уцелевшего авторитета». К таким словам Временное правительство не стремилось прислушиваться. Оно без сожаления расставалось с боевыми кадровыми офицерами, готовя России грядущую катастрофу.

5 сентября 1917 года барон, желая укротить молодую лошадь, неудачно с нее упал. Оказалось поврежденным колено левой ноги, которое после травмы в 1898 году постоянно давало о себе знать. Получив медицинское заключение врачей, Маннергейм написал рапорт на имя начальника Ставки генерала Духонина с просьбой, ввиду болезни, зачислить его в резерв. Ответ из Ставки пришел очень быстро, как будто от Маннергейма ждали, когда он уйдет из армии. Передав дела корпуса генералу Алексееву, Густав получил документы для лечения в Одессе. Маннергейм просил офицеров не устраивать ему шумных проводов. Однако чувствами управлять невозможно. Офицеры и солдаты устроили своему командиру проводы, которых не имел ни один генерал русской армии. Последний бокал шампанского был выпит на перроне вокзала. Эскадроны полков долго сопровождали медленно двигающийся поезд.

Офицер-порученец генерала Маннергейма поручик Сергей Витт писал 23 августа 1921 года из Болгарии своему командиру: «Когда вы уехали из Сучавы, командиром корпуса стал маленький грязный казак с двумя личными адъютантами. Он ежедневно ездил пьянствовать с казаками в свою сотню. Генерал Приходкин говорил мне, что после вашего отъезда в дивизии корпуса прислали много людей, которые ничего не хотят делать…»

В Одессе, поселившись в своей любимой гостинице «Лондонская» и начав курс лечения, генерал ожидал окончательного решения своей судьбы. 20 сентября пришла телеграмма № Д/34611, подписанная генералом Духониным о том, что барон зачислен в резерв «из-за наших с вами расхождений взглядов на свободу и демократию…» Начало «расхождения» взглядов Маннергейма и Духонина началось после неприятного разговора о боях на Стоходе, где русская гвардия понесла большие потери.

2 декабря 1917 года барон Маннергейм принимает решение через Петроград отправиться в Гельсингфорс. В поездке его сопровождали вольноопределяющийся Мартин Франк и денщик Игнатий Карпачев.

Маннергейм писал: «Мне предоставили целый вагон… Список его пассажиров дополнили мой адъютант и денщик… Все трудности длительной дороги легли на моего денщика. Он заводил показную дружбу с „товарищами“, чтобы на станциях получать кипяток. Обменял наш вагон, получивший повреждение, на другой у солдат, устроивших в нем казарму… Вскоре (через девять дней) мы добрались до Петрограда, где пробыли около недели».

Приехав 11 декабря в столицу России, Маннергейм остановился в гостинице «Европейская» и через три дня отправился на Екатерингофский проспект, 39, где в паспортной экспедиции статс-секретариата Великого княжества Финляндского получил контрамарку № 2999. Она удостоверяла, что он гражданин Финляндии, но паспорт ему не выдали, так как Маннергейм был генералом русской армии, еще не уволенным в отставку.

Посетив своего старого друга, начальника одного из отделов Генерального штаба России полковника Бориса Владимировича Литвинова, Густав у него на квартире (Большая Конюшенная улица, 2) пишет рапорт об отставке и просит Литвинова передать его в секретариат начальника (управляющего) Генштаба. Прочитав рапорт, Литвинов попросил Густава изменить дату рапорта на 1 января 1918 года, считая, что к этому времени в Генштабе кончится большевистский беспредел.

Теперь генералу надо было думать, как уехать в Финляндию. Разрешение на выезд из России давали большевики, но Маннергейм не хотел иметь с ними дело и решил пойти на риск. Он с Игнатием и двумя дорожными сумками отправляется на Финляндский вокзал. При проходе на перрон патрульные солдаты-ингерманландцы потребовали от Густава документы. Он, с ужасным произношением говоря по-фински, показал им командировку, полученную в Одессе. Это убедило солдат, и они пропустили Маннергейма и Карпачева на перрон. Поездов долго не было, и, когда приходили составы, люди штурмом брали вагоны. Оставшиеся ждали «у моря погоды». Карпачев с помощью носильщика, который оказался его земляком из села Творищино, на запасных путях организовал посадку в пустой вагон из сформированного состава для Финляндии.

Около часа ночи поезд двинулся в путь, недолго постоял на станции Белоостров и, пробежав по небольшому мосту через реку Сестра, вырвался на территорию Финляндии. Вахмистр Игнатий Кондратович Карпачев на пять лет покинул свою родину.

18 декабря 1917 года, приехав в Гельсингфорс, генерал Маннергейм с денщиком остановились у старшей сестры Густава Софьи, где провели рождественские праздники. Игнатий сходил на службу в Успенский собор.

26 декабря Густав Маннергейм, оформив нужные документы, теперь как иностранец поехал в Петроград, чтобы лично узнать, как тут развиваются события. Остановившись в гостинице «Европейская», которая стала особым западным миром того времени в большевистском Петрограде, Густав отправился к своему кавалергардскому другу Евгению Гернгроссу на Моховую улицу, 17, где неожиданно встретился с графиней Елизаветой Шуваловой, которая жила здесь после того, как красногвардейцы буквально выбросили ее из особняка на Фонтанке. Гернгросс, живя в Германии в 20-х годах, писал в своих неопубликованных воспоминаниях: «Шувалова подробно информировала своего „друга сердца“ о положении в красном Петрограде и людях, которые готовы были свергнуть большевиков, о провалах и арестах, не забыв тех, кто спрятался „в норах как мыши“». Графиня устроила встречу Густава с главой французской военной миссии в Петрограде генералом Нисселем, но разговор о продаже оружия не имел никаких реальных последствий. В субботу 29 декабря 1917 года, накануне своего отъезда на родину, генерал Маннергейм навестил Литвинова и попросил его передать в пенсионный отдел Генштаба свой послужной список, который он привез из Одессы. Литвинов выполнил просьбу друга.

Несколько позже полковник Литвинов по своим личным каналам передал Маннергейму в Финляндию, что 21 февраля 1918 года тот уволен в отставку с тремя пенсиями: из казны 3761 рубль, из эмеритальных касс: одесской — 859 рублей и финской — 739 рублей в год. На две первые пенсии «белофинского генерала и охранника кровавого Николая» наложил запрет, согласовав это с Лениным, 8 апреля 1918 года нарком по военным делам Л. Д. Троцкий (Бронштейн).