Затем до 20 часов были свободное время и подготовка к занятиям. После вечернего чая была перекличка и можно было ложиться спать, правда, отстающим в учебе юнкерам разрешалось заниматься до 23.30.

В начале ноября началось «знакомство» с лошадьми, которое проходило на громадных и грубых упряжных лошадях. Перед посадкой на этих «чудовищ» офицеры спрашивали у юнкеров, кто умеет ездить верхом. Обычно этих «специалистов», которых сложно было переучить, ставили в конце колонны. Юнкеров долго обучали строевой рыси без стремян, чтобы они умели держать лошадь коленями и не отделяться от седла, придав гибкость своему корпусу. Особенно плохо было после команды «Прибавь рысь!». Создавалось неустойчивое положение, и нарушалась дистанция. Через два-три дня такой езды колени Маннергейма превращались в кровоточащие раны, ноги походили на «колесо», изменялась походка. Приходилось идти в лазарет и просить освобождение от практических занятий.

Постепенно Густав привык и начал ездить без стремян облегченной рысью. Однако офицеры продолжали упорно учить юнкеров строевой рыси без стремян. Через много лет, работая с новобранцами, Маннергейм оценил эту превосходную русскую систему.

Когда перешли на галоп, начались неприятности или «балдение на галопе», когда большинство юнкеров теряли управление лошадьми и создавали невообразимый кавардак на манеже. Правда, вскоре это прекратилось.

20 ноября 1887 года у Густава поднялась высокая температура. Врачи сразу поставили диагноз — возвратный тиф. Причина — грязная вода Обводного канала, которой юнкера часто мылись. Лихорадочный период болезни Густава длился почти четыре недели.

Выйдя из лазарета, Маннергейм получил короткий отпуск, который провел в Финляндии. Вернувшись в училище, Густав, сократив свой сон и свободное время, активно включился в учебу. Особое внимание он уделял езде, так как юнкера его взвода уже начали осваивать вольтижировку и прыжки через барьер. Первые занятия были неудачными. Юноша не мог одним махом вскочить на галопирующую лошадь и схватиться за рукоятки подпруги, не хватало ловкости, силы в руках и ногах. Это вызывало издевки товарищей, которые уже освоили более сложные пируэты. Настойчивость и целеустремленность Густава, умение собрать себя в кулак, как обычно, приводили к победе. Он понял, что надо уловить темп движения лошади — и успех обеспечен.

Сложны были прыжки через барьер, особенно без стремян, когда руки инстинктивно взлетали вверх при могучем толчке коня. Затем следовал «полет» на землю, под копыта лошади юнкера, скачущего впереди. Были синяки и ушибы, ведь падение с коня — наука особая…

Много внимания в училище уделяли виртуозной рубке. Надо было на полном скаку разрубить шашкой маленькую картошку, висящую на нитке. Бедой были промахи, за которыми следовали внеочередные наряды на конюшню.

И все же упорная работа и способности принесли свои плоды. Первые оценки Маннергейма сделали его четвертым по успеваемости в полуэскадроне. Но активная верховая езда привела Густава к новым неприятностям — опрелости в паховой области, так как после занятий негде было помыться и приходилось ждать банного дня — пятницы.

Первый разряд по поведению дал возможность Маннергейму бывать в увольнении в город три раза в неделю. Он первый в полуэскадроне за успехи в верховой езде получил шпоры, в результате чего 23 юнкера первого взвода объелись пирожными, которые он купил на три рубля.

Зная финансовые трудности Густава, начальник училища обратился к статс-секретарю Великого княжества Финляндского в Петербурге с просьбой выделить ему небольшое пособие, 10 рублей в месяц. Это пособие юнкер получал два года.

Первый учебный год Густава Маннергейма очень угнетала сложная юнкерская среда, которая во многом отличалась от степенного финского кадетского корпуса. Нравы здесь были особые. Дисциплина жесточайшая, а глумление старших юнкеров над младшими — из ряда вон выходящее, крепко вошедшее в традиции училища. Попытки генерала Плеве в 1897 году искоренить традиции и глумление, которое называли «цук», старших над младшими ни к чему не привели. «Цук» сохранился даже в 1921 году в Галлиполи (Турция), где было воссоздано Николаевское училище и впоследствии — в Белой Церкви (Югославия).

До 15 апреля 1888 года, когда младшие юнкера вошли в постоянные взвода и первый полуэскадрон, «земными богами» для них были старшие юнкера — выпускники, которые возглавляли их временные подразделения. Верховодили здесь кадеты-николаевцы, чей корпус, единственный в России, готовил кандидатов в кавалерию.

Густав, как и его соученики, скоро испытал на себе беспощадность старших юнкеров, величавших себя «корнетами», младшие для них были «звери». Каждого новичка в торжественной форме спрашивали, как он будет жить в училище: по уставу или по славной юнкерской традиции. Горе было тому, кто попадался на эту удочку. Желающие служить по уставу становились «красными», которых все презирали. Успешно пройдя это испытание, Густав не избежал следующих. После утомительных занятий Маннергейм настолько уставал, что стремился пораньше лечь спать, но тут его ожидали очередные неприятности. Младшие юнкера спали в одном помещении со старшими. Здесь на Густава «положил глаз» высокий статный унтер-офицер швед Эмиль Гренлунд, сделав его своим личным «зверем». «Опекуну» Густава часто не спалось, и он ждал, когда его «зверь» уснет, грубо будил его и заставлял рассказывать анекдоты. Однако если Маннергейм, путая русские и шведские слова, допускал ошибки, Гренлунд заставлял его 20–30 раз приседать на корточках.

Жизнь и обстановка учат многому, и Маннергейм, прекрасно маскируя свое настроение и взгляды, вскоре добился дружеского расположения к себе «опекуна». Правда, избежать ночных прогулок в туалет, неся на своих плечах Гренлунда, не удалось. Так продолжалось до отъезда училища в красносельский лагерь.

Густав с нетерпением ждал субботы. В этот день все занятия кончались в 12 часов, и до понедельника наступал отдых. Правда, увольнение в город особых радостей из-за многих запретов не сулило. Существовала целая наука, как юнкера должны были себя держать на улицах и в общественных местах столицы России. За всем этим в городе строго следили специальные чины — плац-адъютанты. Но какие запреты смогли бы удержать желания и стремления молодых людей? И юноши бывали везде, где хотели.

10 апреля 1888 года младшие юнкера получили личное оружие — драгунские малокалиберные винтовки — и начались занятия по стрелковому делу. 15 апреля в училище был сформирован учебный эскадрон. Густав остался в первом взводе, который возглавил выпускник полоцкого кадетского корпуса Федор Верман.

Прилежность, усидчивость и природный талант помогли Густаву Маннергейму хорошо усвоить учебные предметы, а также сложную процедуру верховой езды. Он научился распознавать характер лошадей, их достоинства и недостатки. Однажды, получив новую лошадь, Маннергейм тронул ее шпорами. Конь нагнул голову, дал два «козла» и ударил задом. Не ожидая этого, Густав кубарем вылетел через голову лошади и сделал еще кульбит на песке. Оказалось, что у коня больные почки и он не выносит прикосновения шпор.

Маннергейму было очень сложно учиться в коллективе, где верховодили второгодники, а прилежные юнкера уважением не пользовались.

Несмотря на все трудности, Густав закончил свой первый учебный год четвертым среди младших юнкеров. Он набрал 10,17 балла из 12 возможных. Подвели русский язык и химия.

30 мая 1888 года Николаевское кавалерийское училище в полном составе переехало в свой летний лагерь под Красным Селом, севернее селения Вилози, рядом с лагерем офицерской кавалерийской школы.

Это живописное место, в нескольких километрах южнее Красного Села, находилось на берегу Дудергофского озера. Взвод, в который был зачислен Густав, поселили в первом из двух бараков, построенных в 1877 году. Это здание, прослужив верой и правдой николаевским юнкерам и советским курсантам 126 лет, в 2002 году было превращено в груду развалин.