Сама М. Ф. Андреева задним числом (1938 год) в письме H. Е. Буренину так поясняла этот поступок Морозова: «Теперь, чтобы, не откладывая, покончить с этим, разрешите мне объяснить Вам точно и подробно историю того события, о котором Вы не раз упоминаете, называя его «партийным делом» или «наследством» (курсив мой. — А. Ф.), — я говорю о страховом полисе на 100 ООО рублей. Верно, что С. Т. Морозов считал меня «нелепой бессребреницей» и нередко высказывал опасение, что с моей любовью всё отдавать я умру когда-нибудь под забором нищей, что обдерут меня как липку «и чужие и родные». Вот поэтому-то, будучи уверен в том, что его не минует семейный недуг — психическое расстройство, — он и застраховал свою жизнь в 100 000 р. на предъявителя, отдав полис мне. Я предупреждала его, что деньги себе я не возьму, а отдам, на это он ответил мне, что ему так легче, с деньгами же пусть я делаю что хочу — он «этого не увидит». Никаких завещаний, само собой разумеется, он не делал, но, когда он умер, мне хотелось, чтобы люди думали о нем как можно лучше, так же думал и Алекс[ей] Максимович], прекрасно знавший всю историю полиса».[632]
Это сообщение М. Ф. Андреевой очень похоже на попытку оправдаться перед судом общественности. Утверждение актрисы, что Савва Тимофеевич якобы считал ее «нелепой бессребреницей» и предсказывал ей «смерть под забором», подтверждается лишь одним источником, который никак нельзя считать беспристрастным. Приемный сын Андреевой, A. Л. Желябужский, писал о Морозове: «Бескорыстие Марии Федоровны просто поражало его. Он называл ее «нелепой бессребреницей» и пророчил ей «смерть под забором».[633] Однако исследовательница творчества Андреевой, Н. А. Волохова, пишет: «В 1944 году ее сын Юрий Андреевич Желябужский с помощью М. Ф. Андреевой подготовил и опубликовал воспоминания о матери». Не исключено, что и воспоминания приемного сына подверглись «редакторской правке» или, во всяком случае, он слышал их из уст своей приемной матери. Прочие же источники не подтверждают этих слов актрисы. Более того, их опровергают письма самой Марии Федоровны, которые она писала вскоре после смерти Морозова.
Исследовательница Н. А. Филаткина отмечает: «Одной из первых, кто подверг сомнению действия «нелепой бессребреницы» и заметил, как ловко она рассчитала, каким образом потратить оставленные ей Саввою средства, была И. В. Поткина».[634] Действительно, в сентябре 1906 года в письме родной сестре Е. Ф. Крит Мария Федоровна писала о деньгах, которые ей удалось получить по подаренному ей С. Т. Морозовым полису: «Я считаю, что распорядиться деньгами следует так: 1) уплатить расходы Малянтовичу, полагаю, это будет не больше тысячи, 2) отдать Л. Б. 60 тысяч целиком, 3) отдать долг К. П. — полагаю, что это будет тысяч 15. 4) всё, что остается, — тебе на расходы! Исходя из расчета, что получено будет 89 000,
Малянтовичу — 1000 р.
Л. Б. - 60 000 р.
К. П. - 15 000 р.
76 000 89 000-76 000=13 000 — приблизительно — тебе».[635]
Итак, Мария Федоровна распределила деньги между адвокатом Г. И. Малянтовичем, своей сестрой, которая воспитывала детей Андреевой, К. П. — Константином Петровичем Пятницким (вероятно, в счет долга Горького) и Л. Б. — Леонидом Борисовичем Красиным. Еще в июне 1906-го Андреева в письме Малянтовичу писала: «Покорнейше прошу Вас выдать полученные по страховому полису покойного Саввы Тимофеевича Морозова сто тысяч рублей Леониду Борисовичу Красину». Таким образом, наибольшая часть суммы — 60 тысяч рублей — пошла в кассу социал-демократической партии.
Но кое-что осталось и «нелепой бессребренице», вернее, ее сестре и детям.
Итак, заинтересованность большевиков в смерти Морозова не вызывает сомнений. Кто же мог стать исполнителем? Большинство современных исследователей (конца 1980-х — 2000-х годов) считают, что главная роль здесь принадлежит Л. Б. Красину или, во всяком случае, его помощникам: «Очень вероятно, что он был убит Красиным или при его ближайшем участии».[636] Любопытно, но ту же кандидатуру независимо ни от кого выдвигал в начале 1930-х годов Д. А. Олсуфьев, чьи воспоминания до сих пор не привлекались для решения этого вопроса. Дело в том, что именно Красин занимался рядом неблаговидных дел, в том числе уже упоминавшимся «делом о наследстве Н. П. Шмита» (1907), когда двух сестер купца-революционера принудительно выдали замуж за фиктивных мужей, чтобы получить деньги по завещанию их родителей. Полученные суммы были употреблены на нужды партии. Кроме того, Красин, человек циничный, стоял во главе Боевой технической группы РСДРП. В частности, как видно из воспоминаний H. Е. Буренина, Красин занимался изготовлением бомб и других взрывчатых веществ.[637] Эти бомбы использовались не только в целях революции, но и для устройства отдельных терактов: «для уличных боев, для взрыва кабелей и железнодорожных путей и т. п.». Таким образом, человеческая жизнь стоила для Красина и его соратников неизмеримо мало.
Как уже говорилось, Д. А. Олсуфьев упоминал «некоего, страшного» человека. Маловероятно, чтобы это был сам Красин: в то время, с 12 по 27 апреля, он находился в Лондоне, где проходил III съезд РСДРП. Но, вероятно, Савва Тимофеевич знал в лицо того, кто за ним шпионил. И именно через этого человека Красин узнавал о местонахождении Морозова. Во всяком случае, в период с февраля по май 1905-го Леонид Борисович неоднократно беседовал с Морозовым, несмотря на все ухищрения его родственников, пытавшихся этого не допустить.
Первая из этих бесед состоялась в феврале 1905 года и была вполне легальной: к тому моменту инженер Л. Б. Красин около года работал на Никольской мануфактуре Морозова, руководя строительством электрической станции. Однако поводом для беседы стали события в подпольном мире. В первых числах февраля в Москве, в разных квартирах, состоялось несколько заседаний ЦК РСДРП, в которых принимал участие Красин. Одно из этих заседаний, проходившее 9 февраля в квартире писателя Л. Н. Андреева, закончилось арестом всего Центрального комитета. Красин оказался едва ли не единственным, кто не был схвачен полицией. «Имея все основания опасаться ареста и будучи одним из трех не провалившихся членов ЦК, я должен был немедленно перейти на нелегальное положение и поехать в Смоленск, а затем Одессу и другие южные города, чтобы восстановить работу ЦК».[638] И, в другом месте: «Мне предстояло немедленно восстановить связь со всеми местными организациями, разыскать уцелевших членов ЦК, решить вопрос о кооптации новых членов, а тут еще навалились неотложные текущие вопросы — финансы, вопрос о съезде, о выборах, подготовка делегатов и т. д. и т. д.».[639]
По воспоминаниям Красина, на следующий день после провала, то есть 10 февраля, он с самого утра явился к Морозову с требованием официально отпустить его с фабрики под предлогом закупки оборудования для электростанции в Швейцарии. Это требование Морозов удовлетворил. «Савва относился ко мне лично неплохо, его отношения с правлением, да и с московским генерал-губернатором не были бы улучшены, если бы главный электрический инженер его фабрики вдруг очутился в тюрьме. Безопаснее было пустить меня на все четыре стороны, а там «что бог даст».[640]
Но, скорее всего, Красин поднял еще один вопрос, о котором не пишет в воспоминаниях, — денежный. До сих пор этот пункт возражений со стороны Морозова не вызывал. И вдруг инженер получил резкий отказ. Исследователи пишут: «Используя метод давления, «пламенный революционер» внушал струсившему, по его словам, Морозову, что официальная командировка ему необходима для объяснения директорам правления причины его длительного отсутствия. Так что визит на Спиридоновку, по Красину, увенчался успехом. Но не скрывался ли за фразами о «порядочной трусости» [Морозова] в завуалированной форме тот факт, что Морозов отказал Красину в дальнейшей материальной поддержке?»[641] Эта гипотеза исследователей подтверждается словами 3. Г. Морозовой, которые ее знакомая Л. В. Каверина запомнила и изложила своему родственнику А. А. Арутюнову: «Саввушка холодно принял Леонида Борисовича. Разговор у них не получался, и вскоре наш гость откланялся и удалился. Спустя некоторое время кто-то, не помню, сказал, что он уехал в Швейцарию».[642] Очевидно, после того как Красину не удалось добыть у коммерсанта денег, к нему приехал Горький, который еще недавно состоял с Морозовым в дружеских отношениях и потому мог рассчитывать, что его разговор будет более успешным; но он, как уже было сказано, также получил отказ.
