Покрышкин старается не тратить время на тексты, делая лишь краткие пояснения под схемами в своем альбоме. Вся боевая работа истребителей в действиях пары, звена и группы четко разделена на виды — прикрытие своих войск, сопровождение бомбардировщиков или штурмовиков, разведка, свободная охота, воздушный бой с истребителями или бомбардировщиками. Для каждого вида разработана тактика, отвечающая требованиям этой войны. Формула наступательного воздушного боя — высота, скорость, маневр, огонь.

Изнурительные дни тянулись один за другим, дело затягивалось. В часы одиночества отчаяние начинало затягивать отстраненного от полетов летчика в свой гибельный штопор. Никто не видел его в эти часы. Слава Богу, что пистолет был изъят у опального капитана. Ему уже думалось — прощальный выстрел и конец этой жизни, где Александру Покрышкину суждено быть только отверженным лишенцем, как и его отцу… Как пережить позор сорванных погон? Далеко, за морями и степями, родная Сибирь, избушка, в которой ютятся бабушка и мать, целительный гул в верхушках таежных сосен…

Вспомнилось лермонтовское, трагическое:

Вадиму Фадееву, самому близкому другу, передал Покрышкин свой альбом схем и записей: «Учи только по ним. Тут обо всем сказано…»

Но летчики 16-го гвардейского полка не дали на допросах ни единого штриха в добавление к характеристике Исаева. Такого, чтобы Покрышкин трусливо повернул назад или бросил товарища, быть не могло. Своей поддержкой Вадим Фадеев и другие летчики не дали другу пропасть. В Новосибирске мать Ксения Степановна за здравие воина Александра зажгла свечи у Казанской иконы Божией Матери, у образа Николая Чудотворца…

Огромным волевым усилием Покрышкин переломил себя: «Я осознал, что поддался тогда слабости… Надо бороться за свою правоту, и бороться делом. Умирать — так в бою!»

Может быть, вырваться на фронт, в братский полк Маркелова, который сейчас где-то у Грозного? Нет, схватят и добавят обвинение в дезертирстве…

Неожиданно посыльный вызвал Покрышкина к Исаеву. Оказывается, командующий 4-й воздушной армией Н. Ф. Науменко, еще не знакомый с делом Покрышкина, приказал ему выступить перед летчиками 298-го полка, рассказать о «мессершмитте». Командиром полка оказался подполковник И. А. Тараненко. После этого выступления, ответов на вопросы довольные хозяева, командир и комиссар, пригласили гостя к столу. Удивленный свалившимися на голову капитана бедами, Тараненко, вспоминавший о ссоре в столовой как о недоразумении, обещал написать объяснение по этому поводу. Кстати говоря, позднее И. А. Тараненко стал Героем Советского Союза, а после войны — генерал-лейтенантом. Встречи его с Покрышкиным были доброжелательными, о давнем «инциденте» они на людях не вспоминали.

…Прибывший из госпиталя, хотя еще и больной М. А. Погребной, ужаснувшись тому, как далеко зашло дело, у себя на квартире написал еще одну, объективную характеристику. А. И. Павленко разоблачил обман Исаева, который не хотел отправлять этот документ в трибунал.

Клубок интриг начал разматываться в обратном направлении. Исаев все же не учел, что фронтовая репутация его комэска была очень высока. Покрышкин тайно, в эшелоне автомашин, уехал вслед за своим полком на новое место дислокации. Здесь о нем спросил полковник Волков, в дивизию которого на время вошел полк. Состоялся разговор с Волковым и его комиссаром, затем на полковом партбюро Александр Иванович был восстановлен в партии. Самое страшное, кажется, осталось позади…

Уже понявший, что «переборщил», Исаев предлагает Покрышкину должность своего заместителя, на что следует отказ. Александр Иванович снова командир эскадрильи. «Будем воевать и воевать как надо!» — скупо улыбается он в ответ на бурную радость своих ребят. Теперь никто не сможет им помешать… «Эх, Сашка! Я же говорил: все будет нормально!» — обнимет друга, заглянувшего в преисподнюю, Вадим Фадеев.

24 сентября полк перебазируется в дагестанский рыбачий поселок Манас для командирской учебы и летной тренировки на самолетах УТИ-4, Як-7 и «Киттихаук». Здесь Покрышкина вызывает уже сам командарм Николай Федорович Науменко. Генерал решил развести Покрышкина и Исаева. Очевидно было, что после такого столкновения их отношения едва ли войдут в нормальную колею. Покрышкину предлагают должность заместителя командира полка, который перевооружается на новые Аа-5. Но своей волей Александр Иванович никогда не уйдет из родного полка! Покрышкин — воин и командир, каких в нашей армии всегда называли «батя». Одному из летчиков своей эскадрильи Василию Островскому, узнав, что его родители, братья и сестры расстреляны немцами за помощь партизанам, Александр Иванович так и сказал: «Считай меня своим «батей», нигде и никому не дам тебя в обиду…» В 30 лет после всего пережитого Покрышкин чувствовал себя ветераном, глядя на 20-летних подчиненных, убегающих после занятий на танцы…

Но, видимо, испытаниям был пока положен предел. В затерянном на карте советского юга поселке в нескольких десятках километров от Махачкалы ждала сурового летчика заслуженная награда судьбы.

В один из вечеров по прибытии в Манас Александр Иванович вместе с Андреем Трудом и Владимиром Бережным отправился в санчасть батальона аэродромного обслуживания (БАО) — навестить заболевшего Анатолия Комосу. Дежурила в тот вечер при свете коптилки из снарядной гильзы медсестра Мария Коржук. Было ей 20 лет. Как вспоминал один из пациентов лазарета тех дней: «Миловидная девушка, даже в белом халате она выглядела элегантной. Волосы цвета спелой ржи красиво ниспадали на плечи. Приятный овал лица, открытый приветливый взгляд…»

Классическая любовь с первого взгляда. Покрышкина осенило: «Вот та девушка, которую я всю жизнь искал!» Спустя много лет Мария Кузьминична, среди многих талантов которой было и владение словом, оставила художественное описание той первой встречи:

«В проеме открытой двери сначала послышались мужские голоса и смех, а затем появились три летчика… Смотрела на них, но почему-то видела только того, кто стоял в середине: капитан высокого роста, широкоплечий, подтянутый, с мужественным волевым лицом и большими серо-голубыми глазами. Природа как бы преднамеренно создала его для того, чтобы даже внешне быть только летчиком… В нем была какая-то серьезность и основательность.

«Это он!» — пронзила меня шальная мысль. Но я тут же устыдилась ее: «Господи, о чем это я думаю? Ведь я даже голоса его не слышала…»

— Капитан Покрышкин, зовут меня Саша, — представился он и, присев на скамейку, поинтересовался: — Что читаешь?

— «Отверженные» Виктора Гюго.

— Интересно было бы перечитать, я так давно ее читал, тем более что и сам недавно был отверженным.

Взглянув на него, я подумала: «Капитан, на груди орден Ленина — причем здесь «отверженный»? Что за этим кроется?»

— А как зовут тебя?

— Кто как, — ответила я. — Кто Машей, кто Мусей…

Он посмотрел на меня внимательно и как о деле решенном произнес:

— А я тебя буду звать — Мария.

— Фи, как грубо, — сказала я.

— Ничего, привыкнешь… — И, действительно, всю жизнь имя Мария из его уст звучало для меня музыкой…

— А почему это вы меня все время на «ты» называете?

Улыбнувшись, Саша заметил:

— А ты что, такая гордая?

— Да, я гордая.

— Виноват, исправлюсь. А то, что ты гордая, так это очень хорошо…»

Да, его Мария была гордой. Отвергнув притязания неравнодушного к ней, по возрасту годившегося в отцы подполковника — начальника санчасти, она стойко переносила «гонения» — ночные дежурства по три-четыре раза в неделю. Совсем недавно их БАО был выведен с фронта.

Вскоре Покрышкин простудился и сам очутился в санчасти. Вернулся он оттуда, как все с удивлением заметили, другим человеком, стал веселее, общительнее. Ушло с лица все угрюмое и мрачное.