«Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях…

С коротким криком он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твердый камень…

Уж испугался, отполз проворно, но скоро понял, что жизни птицы две-три минуты…

Подполз он ближе к разбитой птице и прошипел он ей прямо в очи:

— Что, умираешь?

— Да, умираю! — ответил Сокол, вздохнув глубоко. — Я славно пожил!.. Я знаю счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо… Ты не увидишь его так близко!.. Эх ты, бедняга!

…Блестело море, все в ярком свете, и грозно волны о берег бились.

В их львином реве гремела песня о гордой птице, дрожали скалы от их ударов, дрожало небо от грозной песни:

Безумству храбрых поем мы славу!

Безумство храбрых — вот мудрость жизни! О, смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью… Но будет время — и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгутся безумной жаждой свободы, света!

…Безумству храбрых поем мы песню!..»

Курсант, а затем авиатехник Покрышкин жадно искал в библиотеках все о «безумстве храбрых», с напряженным вниманием следил за спасением челюскинцев, перенесенных с полярных льдов на Большую землю летчиками — первыми Героями Советского Союза. Всматривался в публикуемые в газетах маршруты рекордных перелетов, фотографии летчиков — кумиров молодежи.

Но сам он был прочно прикован к земле. И это в те годы, когда во исполнение призыва к подготовке 150 тысяч летчиков, в летные школы по комсомольской путевке направляли и тех, кто даже и не помышлял о профессии пилота! «Будто два совершенно отличных друг от друга потока времени текли в моей жизни рядом, — вспоминал Александр Иванович. — В одном вершилась история нашей авиации… А в другом потоке времени были будни, лишенные, как мне казалось, романтики. Хлопоты-заботы у знакомых до винтиков самолетов У-2 и Р-5. Я уже было смирился с судьбой, решил, что навсегда, наверное, останусь на земле». Маршал авиации сдержан в своем рассказе, но даже из этих нескольких фраз можно понять, какую драму отверженного испытал он в 30-х годах. Возможно, поэтому столь сильно отзывались в его душе строки Михаила Лермонтова: «И царствует в душе какой-то холод тайный, когда огонь кипит в крови…»

Страшная горечь в коротком отрывке одной из рукописей Покрышкина: «В молодые годы, работая старшим техником, я заспорил с одним пилотом, которого считал своим другом. Я его упрекнул, что он несколько пренебрежительно отзывается о других пилотах. Он мне сказал: «Что ты меня учишь? Я — летчик, человек, созданный летать, а ты кто? Ты же технарь, ты всегда будешь готовить самолеты для тех, кто летает»». Слова «ты же технарь» маршал пишет еще раз, и видно, как даже спустя десятилетия дрогнула его рука… Слышно пренебрежение в той давней, казалось бы, канувшей в вечность, реплике, хлестнувшей когда-то по лицу… А многие называли Покрышкина после войны баловнем судьбы. Многие считают его таковым и сейчас.

В ноябре 1935 года Покрышкин получает первую в своей жизни путевку в дом отдыха ВВС «Хоста» в Сочи. Спокойно смотрит в столовой на жизнерадостных шумных летчиков, носит в сердце огромную силу и огромную печаль. Каждое утро Александр в одиночестве делает комплекс своих упражнений по системе Мюллера на камнях у кромки прибоя, плавает в ледяной воде. Впервые видит молодой сибиряк Черное море, воспетое в «Песне о Соколе» и других любимых книгах. Сейчас, поздней осенью, море штормит, катит на берег высокие валы холодных волн. Впрочем, это состояние стихии вполне соответствует настроению несостоявшегося летчика. Чем сильнее шторм, тем сильнее тянет его выйти на лодке в море, сразиться с ним. «Волны, ветер, соленые брызги, темная глубина, и ты один с веслами, как с крыльями. Когда крепко держишь их в руках, когда чувствуешь в себе силу и уверенность, ничто не страшно» — так передавал свои ощущения Александр Иванович. «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю…» А потом надо еще пробиться к берегу сквозь прибой, умело выхватить лодку из высокой штормовой волны.

Незаметно подошедший к захваченному своими мыслями, исхлестанному брызгами усталому Покрышкину высокий стройный отдыхающий окликнул его, помог протащить лодку по камням и закрепить ее у причала. С интересом и одобрением смотрел он на парня с мощной мускулатурой, резко очерченным профилем, сумрачным пронзительным взглядом.

— Один ходил?

— Один.

— Поплывем вдвоем?

Покрышкин глянул повнимательнее на подошедшего. Да это же Степан Супрун! Уже знаменитый летчик-испытатель, один из ведущих пилотов НИИ ВВС РККА, совсем недавно в мае за блестящий пилотаж в воздушном параде над Красной площадью награжденный, как писали в газетах, именными золотыми часами наркома обороны СССР. В столовой дома отдыха Супрун в окружении других летчиков казался совершенно недосягаемым…

На следующий день, в такой же шторм, Покрышкин и Супрун ушли в море. Берег вскоре потерялся вдали. Летчик также оказался отличным гребцом. Видя абсолютное самообладание партнера по рискованному плаванию, его точные рассчитанные движения, признанный ас разглядел в никому не известном смельчаке равного себе! Разговор в лодке, скользящей по громадным волнам, шел о красоте моря, об авиации, о спорте. На ноге Супруна был заметен длинный глубокий шрам. Речь зашла о той неудачной посадке. Покрышкин писал потом: «Память, мысли авиатора все время как бы собирают подобные случаи и делают свои выводы. Мы долго разговаривали о строе в полетах истребителей».

Возвратились гребцы только к обеду. По берегу, вглядываясь в гребни волн, бегали начальник дома отдыха и его помощники, крайне встревоженные исчезновением знаменитости. Гнев их обрушился на Покрышкина, и только заступничество Супруна спасло авиатехника от немедленной выписки за вопиющее нарушение. Александр Иванович с усмешкой сказал Супруну о том, что «когда в шторм я плавал один, это никого не беспокоило. А с вами другая реакция. Вы же знаменитый летчик-испытатель, а я всего лишь технарь…»

Супрун поражен: «Как техник?! Ты всем похож на летчика». Так началась их дружба. Узнав о мытарствах Саши, Супрун, которому также приходилось порой нелегко из-за необычной биографии, обещал помочь. Они переписывались, но оказать содействие Степан Павлович все же не смог. Покрышкин ни о чем не просил, хотел достигнуть своего сам. Но эту встречу и дружбу считал едва ли не самым дорогим воспоминанием довоенных лет: «Казалось, ничего особенного не сделал Супрун. Просто нашлось у него для меня теплое слово. Мои огорчения несостоявшегося пилота не прошли мимо его сердца. В Краснодар я вернулся другим человеком, с большой верой в себя». На собственной фотографии, сделанной в Хосте в тот ноябрь 1935-го, сохранилась запись Покрышкина: «В здоровом теле — здоровый дух. Даешь воздух!»

Степан Супрун — одна из самых ярких звезд на небосклоне довоенной советской авиации. Обаятельный, доброжелательный красавец был любим в летной среде. Родился будущий летчик на Украине в 1907 году, спустя несколько лет его отец, спасаясь от ареста за участие в забастовке, уехал в Канаду. С 1913 по 1925 год семья Супрунов живет в Виннипеге, где Степан в 1922-м вступает в Лигу молодых коммунистов Канады. После возвращения из-за океана Супрун заканчивает школу военных пилотов в Смоленске. Талант и стремление к сложным полетам приводят его в НИИ ВВС РККА, где он сразу обрел славу самого хваткого и отчаянного среди молодых летчиков-испытателей, вызвавшись на опаснейшее место пилота «бескрылки-торпеды» — верхнего истребителя в самолете-звене конструктора B. C. Вахмистрова. На крыльях и фюзеляже бомбардировщика закреплялись три истребителя, которые в ходе совместного полета должны были отделиться и вести самостоятельные действия.

В последующие годы Супрун летал почти на 140 типах самолетов, при оценке которых мнение его часто было решающим. В аттестации за 1938 год сказано: «…над повышением своих знаний работает с большим интересом и в этой части незаменим». Кстати, именно Супрун сказал Покрышкину, что в его будущей летной работе ему очень пригодится опыт техника.