Но от написания статьи его все отвлекала сама ружейная охота, дальние поездки за сто пятьдесят — двести верст в соседние губернии — то за тетеревами в Козельск и в Жиздру, то за болотной дичью в Карачев и Епифань.

Страсть к охоте сближала Тургенева со стариком Аксаковым. Правда, Аксаков перестал охотиться почти четверть века тому назад, но ко всему, что касалось охоты, относился по-прежнему с самым живым интересом. И знал он ее во всех тонкостях, как никто!

Вот почему с таким удовольствием сообщал Сергею Тимофеевичу Тургенев, сколько в течение года удалось убить ему «на свое ружье» вальдшнепов, тетеревов, дупелей, куропаток, перепелов, коростелей, уток, гаршнепов и куликов.

Делу время, а потехе час… Когда внезапно наступившая ранняя зима отрубила, как топором, охоту, Тургенев отдался работе и прежде всего приступил к статье. Он придал ей форму «Письма к одному из издателей «Современника», чтобы она лилась свободно и непринужденно, как разговор охотника с охотником. Ведь этот издатель был поэт Некрасов, с которым Тургенев также всегда делился известиями о своих успехах на охоте.

«В течение нынешнего лета Вы не однажды напоминали мне, любезный Николай Алексеевич, обещание мое поговорить подробнее в Вашем журнале о прекрасной книге С. Аксакова; я до нынешнего дня не мог сдержать своего слова: как настоящий охотник — охотник душою и телом — я почти все это время не выпускал ружья из рук, а до пера не касался вовсе.

Но теперь у нас зима; второго октября ударил первый мороз, а третьего октября с утра поднялась снеговая вьюга и до сих пор не прекращается; поля вдруг побелели; долго охотиться нет возможности; на дворе, говоря словами русской песни: кутит, мутит, в глаза несет; неделю тому назад я еще стрелял вальдшнепов десятками, а теперь с трудом убьешь парочку: «толкнули» их, как выражаются охотники, эти жестокие ранние холода…

Сидя в четырех стенах своей комнаты, вспомнил я о моем обещании: я не мог охотиться, но мысли мои все еще были заняты охотой; я с жадностью взялся за перо, и вот пишу для «Современника» критику «Записок оренбургского ружейного охотника…»

«…Что за прелесть эта книга! — восклицает Тургенев. — Сколько в ней свежести, грации, наблюдательности, понимания и любви природы!..»

Как подкупающе просты и безыскусственны, точны и тонки наблюдения Аксакова и каким мастерством отличаются его описания.

«Это настоящая русская речь, добродушная и прямая, гибкая и ловкая. Ничего нет вычурного и ничего лишнего, ничего напряженного и ничего вялого— свобода и точность выражения одинаково замечательны».

Статья заканчивалась пожеланием, чтобы охота, которой «тешились и наши прадеды на берегах широких русских рек, и герой народных баллад, стрелок Робин Гуд, в веселых зеленых дубовых рощах Старой Англии, и много добрых людей на всем земном шаре, долго бы еще процветала в нашей родине!..»

Скуку уединенной жизни в деревне разнообразили иногда приезды гостей. Много времени отдавал Тургенев шахматам. Играл охотно с соседями, но если не удавалось почему-либо заполучить партнера, то садился один за шахматную доску разбирать по книгам партии мастеров, находя в этом настоящее наслаждение и чувствуя, что от упражнений этих и сам «достиг некоторой силы».

Хозяйственные заботы мало интересовали Тургенева. Он не только не умел позаботиться как следует о прочном устройстве своих материальных дел, но не всегда способен был даже обсудить самые простые практические вещи. «Что делать, — заметил он в одном из писем, коснувшись вопроса об управлении имением, — всего не осилишь — и дай бог, чтобы в своем-то собственном ремесле не делал промахов на каждом шагу». Дела по имению вел его петербургский приятель Н. Тютчев, поселившийся со своей семьей в Спасском по просьбе Тургенева. Благодаря Тютчевым музыка часто раздавалась под сводами флигеля в Спасском. Жена Тютчева вместе со своею сестрой играла в четыре руки произведения Бетховена, Моцарта, Мендельсона и Вебера — любимых композиторов Тургенева.

Неподалеку от Мценска, в имении Новоселки, проводил отпуск служивший в кирасирском полку поэт А. Фет, с которым вскоре завязались у Тургенева дружеские отношения, скрепленные общей любовью к поэзии и ружейной охоте.

— Ох, напрасно ты заводишь это знакомство! — говорил отец Фету, узнав, что тот собирается в Спасское. — Ведь ему запрещен въезд в столицы, и он под надзором полиции. Куда как неприглядно.

Часто приезжал к Ивану Сергеевичу близкий сосед по имению молодой помещик, лет двадцати пяти, Василий Каратеев, большой энтузиаст, страстный любитель музыки и литературы, отличавшийся своеобразным юмором и прямотой. Другим соседям он не нравился за вольнодумство и насмешливый язык, но Тургенев с удовольствием проводил время в его обществе, играл с ним в шахматы и на бильярде, подолгу беседовал, прогуливаясь по парку.

Однажды посетил Спасское М. С. Щепкин. Он привез с собою и прочел Тургеневу новую комедию Островского «Не в свои сани не садись», незадолго до того поставленную в Малом театре в Москве.

Приезжали к нему славянофилы Иван Аксаков, Петр Киреевский, знаток и ревностный собиратель русских песен.

Из далекого Куртавнеля приходили письма, ожидавшиеся всегда с волнением и радостью. Отвечая на одно из таких писем, Иван Сергеевич восклицал:

«Дорогой, добрый друг, умоляю Вас писать мне чаще… Я сейчас прикован к деревне на неопределенное время… ни музыки, ни друзей — да что! нет даже соседей, чтобы коротать вместе время. Что же остается мне? Работа и воспоминания. Но чтобы работа была легка, а воспоминания менее огорчительны, мне нужны Ваши письма с отголосками счастливой деятельной жизни, с ароматом солнца и поэзии, который они мне приносят…»

Вскоре Полина Виардо, уступая, может быть, просьбам Ивана Сергеевича, предприняла поездку на гастроли в Петербург и в Москву[28], и Тургенев, пренебрегая запретом на въезд в столицы, тайно отправился в двадцатых числах марта 1853 года в Москву.

Через много лет Тургенев, вспоминая об этой поездке, рассказывал своим знакомым забавный случай, приключившийся с ним в Москве.

— Когда я был сослан в деревню, раз зимой необходимо мне было во что бы то ни стало съездить в Москву… Как быть? Достал я фальшивый вид ка имя купца и отправился. В Москве нанял комнату у вдовы-купчихи. Конечно, дома я не сидел, приходил только ночевать. Раз воротился я из театра и собрался ложиться спать. Вдруг является моя хозяйка с сыном и — бух в ноги. Что такое?! — «Батюшка, — восклицает, — возьми ты моего Гришку на выучку!»

И сына толкает: «Кланяйся, дурак, в ноги!.. Возьми, батюшка, выучь всему: как жить, как дело вести. Полную власть тебе над ним даю! Хоть бей, хоть голодом мори, только выучь!»

И опять в ноги, и сын в ноги. Парень он был большущий, откормленный, лицо тупое. Что же оказалось? Долго она ко мне присматривалась: что я за купец такой? Дел явных никаких не веду, дома не бываю, ко мне никто не приходит, чем торгую — неизвестно, на других купцов не похож. И вообрази она, что я такой мошенник искусный, каких свет не производил. А сын у нее был малый простой. Вот она и придумала отдать его мне на выучку, чтобы я его мошенничать приучил. Насилу я от нее отделался…

1 апреля Тургенев уже снова был в Спасском… Виардо, проследовавшая из России в Лондон, сама рассказывала там Герцену об этом тайном путешествии его друга в столицу.

Пребыванием в деревне Тургенев не слишком тяготился, все больше и больше входя в работу и расширяя постепенно круг своих наблюдений над жизнью провинциального дворянства, чиновников и крестьян. Эти новые знакомства позволили ему, как он сам говорил, стать ближе к современности, к народу и подметить те стороны русского быта, которые при обыкновенном ходе вещей, может быть, ускользнули бы от его внимания.

За короткое сравнительно время здесь были написаны им повести «Постоялый двор», «Два приятеля» и первая часть оставшегося незаконченным романа «Два поколения».