— Так вы считаете позором сознаться, что вам платят деньги за ваш умственный труд? Стыдно и больно мне за вас, Тургенев! — корил его Белинский.

В дальнейшем Иван Сергеевич уже никогда не высказывал таких странных взглядов на писательский труд.

В семье ему прививали пренебрежительное отношение к литературной работе.

— Писатель… Что такое писатель? — говорила Варвара Петровна. — L’écrivain ou gratte-papier est tout un. (Писатель и писарь — одно и то же.) И тот и другой за деньги бумагу марают… Дворянин должен служить и составить себе карьеру и имя службой, а не бумагомараньем.

В сороковые годы, которые прошли для Тургенева под знаком дружбы с Белинским, он становится литератором и даже журналистом, тогда как прежде был только поэтом.

С 1843 года на страницах «Отечественных записок» появляются его критические статьи и рецензии, в которых он выступает как литературный союзник Белинского.

Работа в журнале приучила Тургенева относиться к писательству как к труду, как к профессии, и впоследствии он сам уже старался привить молодым писателям именно такую точку зрения: «Я надеюсь умереть литератором и ничем другим быть не желаю…»— писал Иван Сергеевич в 1855 году. Льва Толстого он настойчиво убеждал в необходимости стать профессионалом писателем, занять место «у станка».

На возражения Толстого он отвечал: «Вы были бы правы, если б, предлагая Вам быть только литератором, я ограничил значение литератора одним лирическим щебетаньем, но в наше время не до птиц, распевающих на ветке. Я хотел только сказать, что всякому человеку следует, не переставая быть человеком, быть специалистом… До сих пор в том, что Вы делали, еще виден дилетант, необычайно даровитый, но дилетант; мне бы хотелось видеть Вас за станком, с засученными рукавами и с рабочим фартуком».

Цену общественному значению литературы он также хорошо узнал в школе Белинского, в кругу представителей передовой общественной мысли того времени.

Девизом великого критика, возглавившего движение писателей-реалистов гоголевского направления, была «социальность». Он часто говорил теперь, что не хочет блаженства, если оно не общее с «меньшими братьями» и принадлежит одному из тысяч. Будучи страстным поборником искусства для жизни, искусства социального, отвечающего насущным нуждам эпохи, Белинский видел в литературе одно из могущественных средств преобразования действительности.

Борясь с защитниками «искусства для искусства», эпикурейской поэзии и реакционного романтизма, отвлекающими читателей от острых тем и вопросов современности, Белинский ратовал за принципы народности и реализма, за поэзию полнокровную, насыщенную глубоким содержанием, понятную и близкую народу.

Ему не суждено было увидеть настоящий расцвет литературной деятельности Тургенева — все самое значительное было создано писателем позднее, в пятидесятые-семидесятые годы.

Но в период становления художника, при переходе от поэтических опытов к прозе, к «Запискам охотниках, близость с Белинским имела для Тургенева очень важное, решающее значение.

Она-то и положила начало глубокому внутреннему перелому, совершившемуся в сороковые годы в Тургеневе, когда существеннейшим изменениям подверглись не только его общественно-политические и эстетические взгляды, но и его нравственный облик.

У тех, кому доводилось сталкиваться в начале сороковых годов с Тургеневым, нередко оставалось какое-то двойственное, а то и просто отрицательное впечатление от него. Так, например, Герцен при первом знакомстве с Иваном Сергеевичем в 1844 году вынес заключение, что при всем своем уме и образованности — это «натура чисто внешняя», которой не чуждо желание рисоваться перед людьми. Более того, он показался Герцену даже фатом и Хлестаковым.

Конечно, это поспешное и ошибочное заключение было скоро отвергнуто самим Герценом, и, как только он узнал Тургенева ближе, между ними надолго установились дружеские отношения.

Но первое впечатление было настолько странным и резким, что Герцен не преминул поделиться своим разочарованием с друзьями, укоряя попутно Белинского в непроницательности и в неумении разбираться в людях.

Черты, подмеченные Герценом, не коренились в Тургеневе и впоследствии исчезли без следа. Однако в свое время он нередко удивлял окружающих некоторыми своими странностями. П. В. Анненков, поддерживавший на протяжении ряда десятилетий тесные отношения с ним, находил, что ключ к пониманию поведения юного Тургенева крылся в одной его тогдашней особенности, которую можно назвать стремлением к оригинальности. «Самым позорным состоянием, в которое может попасть смертный, — писал Анненков, — Тургенев считал то состояние, когда человек походит на другого. Он спасался от этой страшной участи, навязывая себе всевозможные качества и особенности, даже пороки, лишь бы они способствовали его отличию от окружающих».

Отмечали современники и другие слабости молодого Тургенева — привычку во всеуслышание рассказывать о своих сердечных делах и тягу к аристократическим знакомствам.

Вероятно, и от Белинского не укрылись слабые стороны в характере юноши, но это не помешало ему искренне полюбить его.

Белинский увидел не только богатые творческие задатки и огромный интеллект Тургенева. Он оценил и своеобразие его подхода к жизненным явлениям, основанного на тончайшем знании психологии и быта людей самых различных слоев общества. Роднила их и любовь к порабощенной родине, отвращение к крепостному праву, вера в лучшее будущее русского народа.

Общественные интересы Тургенева, его политические, философские и эстетические взгляды получили теперь новый, сильный толчок, вступили в новую фазу развития.

Мягкая и несколько пассивная натура, склонная к самоанализу, меланхолии и созерцательности, вошла в соприкосновение с горячей, страстной душой, способной к беззаветному увлечению, умевшей бескорыстно и сильно любить и ненавидеть.

Духовные искания Белинского в последний период его жизни были особенно напряженными и яркими. В ту пору он обрывал последние путы идеализма, мешавшие ему двигаться вперед. Его еще разъедали сомнения, когда он размышлял о сущности религии, о будущем устройстве общества, он хотел скорее найти истину, расставаясь с иллюзиями утопического социализма.

Тургеневу посчастливилось быть непосредственным свидетелем этих поисков истины. Вместе подолгу раздумывали и рассуждали они о самых важных вопросах, которые волновали тогда умы лучших людей эпохи.

Никто в России не мог бы в те годы глубже Белинского раскрыть Тургеневу подлинный смысл каждого явления и события, показать их причины, предугадать последствия, направить его сознание на верный путь.

Оценивая позднее значение деятельности своего незабвенного друга, Тургенев как раз по отношению к нему впервые употребил термин «центральная натура», что в понимании его означало общественного деятеля или писателя, стоящего наивозможно ближе к центру, к «сердцевине своего народа». Природа щедро одарила Виссариона Григорьевича эстетическим чутьем, ясностью взгляда, самостоятельностью мысли, бестрепетной смелостью и убежденностью.

Вот почему Тургенев с первых дней знакомства с Белинским проявлял безграничное уважение к авторитету великого критика и покорился его нравственной силе. «Он даже несколько побаивался его», — замечает Иван Панаев.

Любопытно, что и Белинский и Тургенев кратко определили характер своих встреч одним и тем же выражением — «отводить душу». Значение этих слов станет вполне понятным, если мы вспомним о том, как оба они воспринимали окружавшую их действительность.

«Да и какая наша жизнь-то еще? — писал Белинский. — В чем она? где она? Мы люди вне общества, потому что Россия не есть общество. У нас нет ни политической, ни религиозной, ни ученой, ни литературной жизни. Скука, апатия, томление в бесплодных порывах — вот наша жизнь…»