Сам же Хамза последние месяцы своей жизни провел в кишлаке, который теперь называется Хамзаабад. Он собирал бывших батраков и бедняков в артель, заботился об открытии красной чайханы и памятника В. И. Ленину перед ней; о посадке леса по склонам гор, окаймляющих дивный по красоте кишлак. Не скрывая радости, как о великой победе, писал Хамза незадолго до гибели, что «…своей агитацией мы из общего числа семидесяти домохозяев привлекли около пятидесяти…». И еще — как о большом грядущем событии: «Мы намерены построить Дом дехканина».
Он вызывал церковников на открытый бой. В Шахимардане находится мавзолей одного из мусульманских святых, так называемый мазар. К нему приходят на поклонение верующие из самых отдаленных мест. Отсюда такое обилие шейхов в небольшом горном кишлаке. В годы гражданской войны в мазаре укрылся окруженный басмачами небольшой красноармейский отряд. Шейхи, почитавшие кощунством даже прикосновение к мазару грешными руками человека, не принадлежащего к духовенству, в этом случае выдали фетву — благословение на то, чтобы мазар был обложен соломой и подожжен.
— Как же вы могли сжечь святую гробницу? — спросил в упор Хамза. — Да и святая ли она вообще? — Худощавый, лобастый, с пронизывающим взглядом, он стоял перед бородатыми надутыми служителями аллаха как судья.
Шейхи смолчали. Они выбрали другой час, чтобы расправиться с Хамзой.
Уже впоследствии на суде, на котором присутствовал и Юсупов, убийцы сознались, что не решились бы на крайний шаг, из страха за собственную шкуру, разумеется; но Хамза был страшен не только для тех, кто обирал невежественный народ в Шахимардане. Они-то, враги, понимали подлинное значение этой огромной фигуры; каждое слово Хамзы было шашкой динамита, взрывавшего мир, построенный на угнетении и лжи. Его устами говорила правда, а тиранам испокон веку было угодно, чтоб подобные уста молчали. Он же в день гибели радовался тому, как бойко научился читать замурзанный Худайкул — девятилетний сын дехканина. В переводе имя это означает «раб божий». Оно тоже упоминалось в суде.
С наганом под подушкой спали коммунисты. Бой не прерывался. В кишлаке, где еще не умолкли вопли плакальщиц над телом убитого комсомольца, появлялся боец агитпропа в выгоревшей комиссарской фуражке или в чустской тюбетейке — белые стручки по черному полю, — плотно сидящей на стриженой голове. Он говорил о первой пятилетке, о тракторах и колхозах, о людях, для которых только та незабвенная эпоха могла найти точное имя — ударник. Он призывал почтенных аксакалов садиться за парты, а женщин — сбрасывать паранджу, жить с высоко поднятой головой. Из темного угла чайханы доносилось шипение вражеского подпевалы; на горной тропе под ноги коню, на котором товарищ красный агитатор, пробирался в соседний кишлак, скатывались, грохоча, камни. Злые тени бродили всю ночь вокруг сельсовета, где он ночевал. Враги новой жизни не уступали. Как все обреченные, они полагались на террор. Как все обреченные, они не в состоянии были понять, что террор лишь рождает сплоченность и множит ряды в другом стане.
Назира — сестра Усмана Юсупова — стала партийным работником. В апреле 1929 года, окончив в Ташкенте партийные курсы, она возвратилась в Каунчи и была назначена заведующей женским отделом райкома партии. Очень похожая на брата, с полными щеками, придававшими ее чернобровому лицу доброе выражение, взялась за дело не только трудное, но и опасное.
Должность заведующей женотделом в 1929 году не давала вспомнить о себе. Так и случилось с Назирой Юсуповой, возглавившей по партийному долгу раскрепощение своих подруг в районе, испокон веку кишевшем самыми ярыми ревнителями ислама. И тут следует напомнить о положении женщины на Востоке, столь отличном не только от европейского, где не отзвучало эхо средневекового рыцарского преклонения, но и от российского, где совсем недавно скручивала в бараний рог дюжих волжских мужиков горьковская Васса Железнова, а до того царствовали гласно Екатерины и Елизаветы, а кузнец Вакула, исполняя каприз очаровательной Параси, мчался верхом на черте в стольный град Питер за царскими черевичками. Был, разумеется, рядом и домострой, и кулаки пьяного Ивана, но при всем этом жизнь русской женщины, нередко правившей и домом и мужем, узбечке показалась бы сказочно достойной человеческого звания.
Жизнь, а точнее, существование узбекских женщин, положение их в обществе было основано на непререкаемых догмах Корана. Вот одна из них, весьма красноречивая в своей недвусмысленности. В главе 4-й — «Жены», в стихе 38-м читаем: «Мужья стоят выше жен, потому что бог дал первым преимущество над вторыми и потому что они из своих имуществ делают траты на них… Тех, которые опасны по своему упрямству, вразумляйте, отлучайте их от своего ложа, делайте им побои».
Такова даже несколько сдержанно звучащая теория. На практике рекомендация «вразумляйте и делайте побои» осуществлялась так: в 1842 году по приказу кокандского хана была зарезана вместе с шестью ее детьми поэтесса Надира. Ее предупреждали, чтоб не сочиняла песен, но она была, выражаясь языком того же Корана, упряма.
На конных базарах глашатаи сообщали во всеуслышание, впрочем, не без уныния: «Правоверные! Знайте, что верблюды подешевели, но женщины, увы, подорожали».
Из более поздних, уже послереволюционных времен. Лидия Августовна Отмар-Штейн, видный партработник, вспоминала, как осенью 1921 года направилась на рынок и случайно встретила своего сослуживца. Поговорив несколько минут, они разошлись. И тут же у Лидии Августовны за спиной появились два наездника в милицейской форме. Они заявили, что она арестована за беседу с мужчиной на улице.
В начале двадцатых годов в Ферганскую долину приехала молодая женщина — корреспондент «Известий». На вокзале города Намангана с ней случилось происшествие, едва не окончившееся плачевно. На базаре она купила национальный женский костюм и пышные серебряные украшения для волос, серьги и браслеты. Вернувшись в вагон, журналистка заплела косы и нарядилась в узбекское платье, а затем выглянула в окно купе. Тотчас же начался гул, и собралась толпа мужчин, которые угрожающе кричали ей что-то по-узбекски. Лица их и мелькавшие кулаки не предвещали ничего доброго. Как оказалось, они вообразили, что женщина эта местная уроженка и не только сбросила паранджу, но и собиралась бежать из Ферганы.
В эпизоде этом присутствует тень юмора, но в тот же день неподалеку от Намангана в кишлаке Ассаке произошло убийство. Муж-хозяин зарезал жену, сбросившую черную сетку, закрывавшую ей лицо. То был не единственный случай…
Только в первой половине 1929 года в Узбекистане было зарегистрировано 226 убийств, связанных с раскрепощением. В Алты-Арыке учительница Сатылганова была убита своим братом. В Избаскентском районе жертвой фанатиков стала делегатка, депутат Совета Тахта-биби Балтаева.
Но уже появились в длинных списках жертв рядом с женскими и мужские имена: «Уполномоченная по раскрепощению женщин в Шафрикане Хадича Гаипова и ее муж». В Каунчи (туда как раз и была направлена на партийную работу Назира Юсупова) вместе с двумя открывшимися женщинами был убит секретарь партячейки Газыханов, вставший на их защиту.
Борьба против затворничества, против вековых предрассудков, позорящих и унижающих женщину, по самой сути своей была проявлением революционности, которая вела к уничтожению феодального быта.
Лозунг «худжум» был брошен в 1926 году, на третьем Среднеазиатском совещании работников среди женщин. Впервые сказал о наступлении — развернутой массовой борьбе с затворничеством — И. А. Зеленский, председатель Средазбюро ЦК ВКП(б). Но само движение возникло гораздо раньше, буквально сразу же после победы социалистической революции. В Ташкенте, в Доме имени Луначарского, в 1920 году, в день открытия Всетуркестанского съезда женщин, на стенах висел написанный неровными буквами и стилем примечательный лозунг: «Только совместная работа мусульманки и русской работницы поможет устроить жизнь на новых, лучших началах». В стоптанных галошах на босу ногу, в веревочных лаптях (водилась в Средней Азии и такая обувь) выходили на трибуну делегатки: узбечки Джахан Абидова, Таджихон Шадиева, русские Ольга Попова, Анна Аксентович (кстати, свободно владевшая местными языками). На съезде выступил с речью М. В. Фрунзе, командовавший Туркестанским фронтом: «В борьбе с экономической разрухой мужчинам без женской помощи не справиться». Вновь прозвучало с высокой трибуны признание восточной женщины равноправным строителем социализма. Ида Исааковна Финкельштейн, член партии с 1917 года, жена расстрелянного контрреволюционерами ташкентского комиссара, рассказала собравшимся о героических делах их подруг в России, где она недавно побывала; о том, как преодолевая и голод и нужду, строят работницы Петрограда, крестьянки Вятской губернии новую жизнь.
