Хотя значительная часть эмигрантов поклонялась «святому Чану» и дэн этого святого — маленький буддийский храм под черепичной крышей — почти никогда не бывал пуст, Нгуен, порасспросив верующих, убедился, что мало кто из них знает о славных деяниях «святого Чана» — великого полководца древности Чан Хынг Дао, который дважды нанес сокрушительное поражение полчищам китайско-монгольской династии Юань, вторгавшимся во Вьетнам в XIII веке. Нгуен написал патриотическую поэму «Песнь о Чан Хынг Дао», и с тех пор ее напевные четверостишия поклонники «святого Чана» хором декламировали во время службы в храме.
Нгуен мало задерживался на одном месте и за год пребывания в Сиаме исколесил всю северо-восточную часть страны. Впрочем, слово «исколесил» здесь мало подходит, так как чаще приходилось преодолевать большие расстояния пешком. Отправляясь в дорогу, Нгуен и его друзья брали с собой легкие, пружинящие коромысла с низко подвешенными плетеными корзинами, на которые укладывали одежду и запас пищи на десять дней. Ходили обычно босиком по горным и лесным тропам; корзины с тяжелой кладью качались из стороны в сторону; ноги скользили по камням. Именно в Сиаме Нгуен стал заправским ходоком. О нем рассказывали, что путь от Удона до Саванга протяженностью в 70 километров он покрывал всего за одни сутки. Искусство преодолевать пешком большие расстояния очень пригодилось ему в будущем на родине — в годы партизанской борьбы и войны Сопротивления, не раз спасая в опаснейших ситуациях.
Из Удона до родного Вьетнама, казалось, рукой подать, но вести оттуда приходили скудные и довольно редко. Нгуен получал их главным образом от курьеров Товарищества, курсировавших между родиной и колониями вьетнамских эмигрантов в Южном Китае и Сиаме. Эти вести и радовали и тревожили Нгуена. В стране, по его наблюдениям, шел быстрыми темпами процесс формирования коммунистического движения. Деятельность Товарищества, центр тяжести которой к концу 20-х годов переместился на вьетнамскую землю, способствовала все большему распространению в патриотических кругах, особенно среди молодежи, идей марксизма-ленинизма. Успешно развивалось рабочее движение, день ото дня росла политическая зрелость рабочего класса. На промышленных предприятиях в крупных городах стали, возникать подпольные коммунистические группы. К середине 1929 года эти группы объединились в три самостоятельные, независимые друг от друга организации: в Тонкине это была Индокитайская коммунистическая партия, в Кохинхине — Аннамская коммунистическая партия, и центральной части страны действовал Индокитайский коммунистический союз. Между ними сразу же начались распри, так как каждая из организаций претендовала на роль единственной в стране коммунистической партии.
Особенно серьезные конфликты происходили между тонкинской и кохинхинской организациями. На некоторых предприятиях одновременно существовали ячейки обеих организаций, которые всю свою активность направляли на взаимные нападки и дискуссии по непринципиальным вопросам. Ненормальные отношения между коммунистическими организациями, отсутствие единой программы действий лишали их боеспособности, мешали успешной работе в массах.
Однажды, где-то в начале декабря 1929 года, Нгуена отыскал очередной курьер. Он передал ему привет из Гонконга от Хо Тунг May и Ле Хонг Шона.
— Они просили вам сказать, что обстановка сложилась серьезная, — говорил курьер. — Хотя отовсюду поступают сигналы о стремлении рядовых коммунистов к немедленному созданию единой партии, руководители организаций в Бакки и Намки в своей перепалке зашли так далеко, что не желают прислушиваться к мнениям друг друга. Меня просили передать, что на них мог бы сейчас повлиять только один человек — представитель Коминтерна товарищ Выонг. Товарищи из Дальневосточного секретариата ИККИ также озабочены создавшимся положением и советуют как можно скорее принять меры к устранению разногласий между коммунистическими организациями Вьетнама.
Нгуен, не мешкая, стал собираться в дорогу. Поездом он добрался до Бангкока, оттуда отплыл пароходом в Сингапур, где пересел на другой пароход, идущий в Гонконг.
Плавание продолжалось долго, сонно тянулись минуты и часы. Слева по борту парохода, где-то там, в голубой дымке, проплывала незабвенная земля его предков. За восемнадцать лет скитаний на чужбине Нгуен впервые находился так близко у ее берегов. Он всматривался в горизонт, и его глаза иногда различали пропадавшую в туманной дали землю — то были вьетнамские острова. Среди них мрачной громадой высился зловещий Пуло-Кондор — скалистый остров смерти, где томились тысячи патриотов.
За десятки километров от парохода, там, где морская вода сливалась с иссиня-черным тропическим небом, то и дело вспыхивал еле видимый луч света. Что это было — привычные вечерние зарницы или, может быть, то давал о себе знать знаменитый маяк на скалистом мысе Сен-Жак — глубоко вдающейся в море оконечности Намки?
Там, где катальпы листвою шумят,
Нынче стволы молодые стали, наверно, в обхват… —
вспоминались ему грустные строки Нгуен Зу. Символом родины, родных мест считается во Вьетнаме дерево катальпа, его сажают вблизи дома. Грудь Нгуена сжималась от тоски но родине, по родным и близким, от которых он так давно не получал весточек. И у пруда есть берег, и у реки есть пристань, так и у человека должен быть родной очаг, думал он. Опечаленное сердце словно бы догадывалось о постигшем его горе. Проплывая у берегов отчизны, он думал о своих родных, о старом отце, а «господина доктора» уже несколько недель не было в живых. Он скончался на 66-м году жизни в одном из бедных кварталов Сайгона; одинокий, тихо, по-стариковски «удалился от бренного мира», как говорят во Вьетнаме. Не мог пока Нгуен также знать и о том, что 11 ноября 1929 года императорский суд Виня по указке колонизаторов вынес 7 смертных приговоров вьетнамским патриотам — среди них заочно Нгуен Ай Куоку — и что это позорное решение властей еще на много лет отодвинет день его возвращения на желанную родную землю…
2
Гонконг, «Благоухающая бухта», как назвали это живописное место его древние обитатели, открылся взору внезапно.
Пароход медленно входил в просторную гавань, окаймленную полукольцом невысоких гор, рыжевато-зеленых в лучах восходящего солнца. У подножия гор жались друг к другу белостенные здания, тесно сгрудившиеся вдоль прибрежной полосы. На рейде стояли десятки океанских судов, между ними сновали быстрые, юркие джонки.
То, что принято называть Гонконгом, состоит из небольшого одноименного островка, южной части полуострова Коулун — так называемой Новой территории, отданной Китаем в аренду англичанам до 1997 года, и 33 мелких островов, прилегающих к Коулуну. В те годы Гонконг считался «открытым городом». Сложных визовых формальностей для въезда на территорию этой английской колонии не требовалось. В Гонконге могли относительно свободно существовать демократические организации и находить убежище люди различных национальностей, преследовавшиеся у себя на родине за революционную деятельность. Между Гонконгом и южнокитайской провинцией Гуандун практически не существовало границы. Английский империализм такой политикой стремился извлечь для себя выгоды из разжигания политической борьбы в Китае и в колониях своего основного конкурента в этом районе — французского империализма.
В порту Нгуена встретили его старые друзья Шон и May, с которыми он не виделся с декабря 1927 года. Первым делом Шон и May ознакомили его с письмом Исполкома Коминтерна ко всем коммунистическим организациям Индокитая. «Отсутствие единой коммунистической партии в период подъема движения рабоче-крестьянских масс таит большую опасность для будущей революции в Индокитае, — читал Нгуен. — Колебания некоторых групп относительно незамедлительного создания коммунистической партии являются ошибкой… Самая важная и неотложная задача, которая стоит в настоящее время перед всеми коммунистами Индокитая, — создание революционной партии пролетариата, то есть массовой коммунистической партии. Это должна быть единая и единственная Коммунистическая партия Индокитая».