Квику предстояло сесть за руль «шевроле» старой модели. Машина выглядела латаной-перелатаной от капота до крыльев. Но ради этой суммы он был готов даже заплатить вступительный взнос или управлять, если понадобится, «утюгом».

— Квик… Ну это же несерьезно!

— А как, по-твоему, можно сделать себе имя?

Спутанные ветром волосы, глаза, устремленные вдаль, затуманенные мечтами о будущей славе, — едва ли он в эти минуты помнил о Лон. Он уже слышал яростный рев моторов, видел, как заносит его машину на масле и на льду. А вот и огненная стена, и другие машины, которые преграждают ему путь, пытаясь столкнуть в ров. Где-то в подсознании возникло неясное видение: белые стены, больничные кровати… Нет, это не сегодня… И не завтра… А потом…

— Ну, насмотрелась? Тогда пошли.

— Ко мне?

— Нет. Приятель уступил мне хату. Тебе понравится. Там классно.

Бросив последний взгляд на стадион, они обогнули ржавую решетку центрального входа и пролезли через дыру в стене под трибунами.

— Почему не ко мне?

Он легонько щелкнул Лон по носу.

— Потому что твоя мать думает, что мы все еще в Калифорнии, и там, куда мы поедем, она тебя не найдет. — Квик обнял девушку за плечи, прижал к себе, и они побежали к машине, которую оставили чуть дальше, на пустыре.

— Но я не только от своего имени говорю.

— Послушай, Джереми. Мне осточертела ваша болтовня — долг, родина и что там еще…

— Пойми, сейчас нельзя допустить ни малейшей ошибки. На тебя будет смотреть вся страна.

— А мне плевать! Оставьте меня в покое! Я же не тарабаню в вашу дверь, когда у меня проблемы.

— Пегги, ты ведь знаешь, что мы всегда готовы тебе помочь.

— Ну как же! Мчитесь наперегонки.

— В чем ты нуждаешься?

— В деньгах! — рявкнула Пегги.

В аэропорту ее встречал мужчина, чье появление там программой не предусматривалось. Это был шофер Джереми Балтимора, младшего брата Скотта. И ей пришлось сесть в его длинный «кадиллак». Всякий раз, когда она возвращалась в Штаты, повторялось одно и то же: Балтиморы донимали ее советами и рекомендациями о том, что следует и чего не следует делать. Когда они наконец сообразят, что она — вдова Сократа Сатрапулоса, а Скотт и все, связанное с ним и его родственниками, осталось в прошлом. Правда, семейство первого мужа выплачивало ей ежегодно сто тысяч долларов, но это были гроши, которых едва хватало на косметику и на горничную.

Джереми, стараясь сдержать приступ охватившего его гнева, примирительно произнес:

— Пегги, мы просим тебя в последний раз.

— Кто это — мы?

— Я и мои друзья.

— Хороши же у тебя дружки! Стая стервятников, которые думают лишь о том, как извлечь побольше выгоды из своего положения.

— Как только пройдут выборы…

Она агрессивно закончила фразу за него:

— …и как только ты перестанешь быть нам нужна, малышка, можешь катиться ко всем чертям! Нет, это невозможно! До вас мне нет никакого дела и отвяжитесь вы от меня!

— Но речь идет о нескольких месяцах! В ноябре все уже закончится.

— К этому времени я могу околеть.

— Я же сказал, что мы готовы помочь тебе.

— Помочь? Что ты называешь помощью? Сколько?

Джереми нахмурился. Все разговоры с Пегги заканчивались одним словом: сколько? Он глубоко вздохнул и замолчал. Внешне Джереми ничем не напоминал Скотта — он был слишком высокий и массивный. Лишь в его лице, если внимательно присмотреться, можно было уловить некоторое сходство с братом. Да и по характеру они сильно отличались. Скотт всегда выглядел красивым, веселым, жизнерадостным, удивительно искренним. А Джереми, казалось, начисто был лишен присущего старшему брату обаяния, хотя и он, наверное, мог, если бы захотел, быть и веселым, и жизнерадостным, и искренним. Но у него был всегда такой занудный и важный вид, какой бывает у людей, убежденных, что на них держится мир.

— Я не против, Пегги, но придется немного подождать.

— Мне надоело ждать.

— Мы сейчас поддерживаем, как можем, партию. Сама знаешь, выборы стоят очень дорого. Ну и Грек, надо полагать, не оставил тебя на воде и хлебе.

— Ложь! — взорвалась Пегги. — Шесть миллионов долларов! И те положены на имя детей до их совершеннолетия. У меня нет на них никакого права! Вы постоянно чего-нибудь требуете от меня, ничего не давая взамен. Вчера еще раз вы ударили по моей репутации — заставили работать у этого педика-модельера!

— Но это чисто символически!

— К твоему сведению, завтра я иду туда! Но не как заказчица, а как прислуга! Я сыта по горло вашими прикрытиями! И хочу быть свободной!

— Кто же тебе мешает?

— Вы!

Джереми разозлился не на шутку.

— Потому что ты ведешь себя как… как… — Он не находил слов. — Зачем ты ездила в Баран? Ну? Зачем? Чтобы переспать с этим грязным арабом?

Еще минута — и он ударил бы ее, но сдержался при мысли, что эта шлюха тут же в него вцепится. Только не перед шофером… Уже достаточно было скандалов. А что еще может произойти в ближайшие месяцы — об этом страшно и подумать!

— В последний раз, Пегги… Партия…

— Плевать я хотела на вашу занюханную партию! — Она забарабанила в стекло, отделяющее их от шофера.

Лимузин подъехал к тротуару. Вслед ему неслись ругательства, возмущенные гудки других машин. Пегги схватила сумочку и выскочила.

— Подожди! — крикнул Джереми.

— С меня хватит! Слышишь? Хватит! — Она изо всех сил хлопнула дверцей.

Джереми высунулся из машины.

— Пегги!

Но она уже отскочила в сторону и подняла руку, останавливая такси.

— Поехали, — махнул шоферу Джереми.

Лимузин тронулся с места.

Слиман Бен Слиман вынул из кармана ручку и стал поспешно искать лист бумаги. Иногда ему в голову приходили гениальные мысли. Если не записать, то тут же забудешь. И они будут потеряны — не для него, нет, — а для грядущих поколений. Когда-нибудь, если есть на земле справедливость, потомки соберут его изречения в новую священную книгу. Не находя ничего подходящего, он схватил салфетку и нацарапал на ней: «Если враг, которого ты ударил по правой щеке, достаточно глуп, чтобы подставить тебе левую, сломай ему шею!»

Он перечитал написанное и спрятал очередное гениальное изречение в карман. Затем окинул удовлетворенным взглядом роскошный салон. Здесь обычно проходили секретные переговоры и заключались тайные сделки. Салон был частью королевских апартаментов, включавших еще два зала для приемов, четыре спальни, четыре ванных и сауну, где могла понежиться, не мешая друг другу, дюжина гостей. Апартаменты размещались на последнем этаже отеля «Уолдорф Астория», сходство которого с североафриканским базаром было гарантией его инкогнито. За сутки здесь проворачивалось столько людей, что сама английская королева осталась бы незамеченной в этом столпотворении. При условии, конечно, что королева не стала бы бродить по гигантскому бару на первом этаже с короной на голове. Официально апартаменты были сняты на год одной гамбургской фирмой. Но для обслуживающего персонала не было секретом, что здесь обитали вечно пьяные арабы. Впрочем, двухсот тысяч долларов, уплаченных вперед, оказалось вполне достаточно, чтобы клиент не заполнял регистрационную карточку.

У Бен Слимана был свой ключ, открывающий обе входные двери его резиденции. Обычно днем он занимался делами, а ночью устраивал настоящие оргии. Но на этот раз ему предстояло выполнить только первую часть программы. По приказанию Хаджи Тами эль-Садека он должен был немедленно вернуться в Баран, как только доставит Пегги и встретится с тремя нужными людьми.

Звонок в дверь раздался в тот момент, когда Бен Слиман обдумывал свой новый афоризм. И хозяин апартаментов, проклиная все на свете, вышел встречать гостя. Им оказался Али Ганун. Они обнялись и обменялись ритуальным приветствием: «Желаю долгой жизни брату моему».

По отношению к Гануну это приветствие было скорее данью обычаям. У казначея одной из экстремистских палестинских группировок, каковым официально числился Ганун, на счету были два покушения в Иерусалиме и угон самолета с заложниками. Бен Слиман был по-своему привязан к нему и каждый раз спрашивал себя, уж не последняя ли это встреча.