Из Гватемалы приехала Ильда. Они поженились. Надо было работать еще больше, тем более что в феврале 1956 года родилась дочь Ильдита, названная в честь матери.
Гевара был благодарен вдвойне мексиканской земле. В интервью журналу «Сьемпре» он скажет: «Мы могли зарегистрировать нашу дочь как перуанку — по матери или как аргентинку — по отцу. И то и другое было бы логично: мы находились в Мексике как бы проездом. Тем не менее, мы с Ильдой решили зарегистрировать ее как мексиканку в знак признательности и уважения к народу, который приютил нас в горький час поражения и изгнания»[34]. В этих словах не только благодарность, но и восхищение народом, который добился определенных свобод не только для себя, но и для иностранцев. На фоне многочисленных «пронунсиамиенто» (государственных переворотов. — Ю.Г.) в Латинской Америке мексиканская революция десятых годов XX века выглядела довольно серьезной акцией. И, забегая вперед, отметим, что даже в условиях жесткого давления со стороны США Мексика несколько лет оставалась единственным государством на континенте, «осмелившимся» сохранить дипломатические отношения с революционной Кубой.
Подробно об этом факте мне говорил в Гаване известный публицист, а тогда и министр иностранных дел Кубы Рауль Роа, мексиканская эмиграция которого совпала с пребыванием в Мехико Гевары. Запомнилась его меткая характеристика Че:
«Он казался (и был) очень молодым. Его образ запечатлелся в моей памяти: ясный ум, аскетическая бледность, астматическое дыхание, выпуклый лоб, густая шевелюра, решительные суждения, энергичный подбородок, спокойные движения, чуткий, проницательный взгляд, острая мысль, говорит спокойно, смеется звонко... Мы говорили об Аргентине, Гватемале (он еще остро переживал поражение демократов там) и Кубе, рассматривали их проблемы сквозь призму Латинской Америки. Уже тогда Че возвышался над узким горизонтом креольских национализмов и рассуждал с позиций континентального революционера»[35].
Для того чтобы при такой «континентальности» взглядов Гевара обратил особое внимание (как это было с Гватемалой) на какую-либо отдельную страну, нужен был побудительный фактор, например, встреча с людьми из этой страны, готовыми активно защищать идеалы свободы и независимости. Судьба предоставила ему такую возможность.
...Жаркий июньский вечер 1955 года в Мехико. В городской муниципальной больнице дежурный врач принимает поздних пациентов. В кабинет входит один из них и, увидев врача, удивленно восклицает: «Эрнесто! Это ты?! Как ты сюда попал?».
Гевара узнает в посетителе кубинского друга по гватемальским перипетиям Ньико Лопеса. После окончания приема они надолго засели пить «матэ»[36] в ординаторской. Ньико рассказал, что в городе уже собралось много кубинцев, его товарищей по неудавшемуся нападению на казармы Монкада. Теперь они замышляют вооруженную экспедицию на Кубу.
Сообщая об этой встрече Ильде, Эрнесто скажет: «Эти чудаки неисправимы!». И все же он проявил большой интерес к рассказу друга, а тот обещал познакомить его с Раулем Кастро, младшим братом Фиделя, сумевшим ускользнуть от батистовцев в Мексику.
Они встретились через несколько дней и остались довольны друг другом. Че скажет позднее Ильде: «Мне кажется, что этот не похож на других. По крайней мере, говорит лучше других, кроме того, он думает»[37]. Теперь Эрнесто в курсе кубинских событий последних лет — эпопеи Монкады, других выступлений «Движения 26 июля», суда над участниками штурма казарм, содержания известной речи на этом суде Фиделя Кастро, его заточения в тюрьму на острове Пинос (Куба). Он даже в курсе некоторых деталей биографии Фиделя. Например, Рауль рассказал ему, как Фидель, еще пятнадцатилетним парнишкой, подговаривал выступать за свои права рабочих на плантациях отца.
В своих повстанческих планах Ф. Кастро не фантазировал: он опирался на богатый опыт освободительной борьбы его соотечественников за свою независимость, которая продолжалась почти полвека. Они даже свергли в 1933 году диктатора Мачадо. Другое дело, что у его сподвижников, студентов, молодых рабочих, ремесленников, учащихся старших классов, не было ни политического опыта, ни четкой программы. Но их всех объединяла любовь к родине и ненависть к диктатору Батисте. Они были готовы идти за своим лидером: он хорошо знал историю Кубы, великолепно ориентировался в политике и юриспруденции, что доказал и в своей знаменитой речи на суде (Фидель отказался от услуг адвоката и защищал себя сам. Его последняя фраза в выступлении на процессе против штурмовавших казармы Монкада стала потом всемирно известной — «История меня оправдает!»).
И вот кубинский лидер в Мехико, куда приехал из Нью-Йорка, где собирал деньги среди кубинских эмигрантов на финансирование будущей антибатистовской экспедиции. Перед этим Батиста под давлением общественного мнения был вынужден объявить амнистию в стране.
Фидель и Че встретились в Мехико в доме 49 по улице Эмпаран, где проживала кубинка Мария-Антония, бывшая замужем за мексиканцем. Ее родной брат, подпольшик, был подвергнут пыткам сатрапами Батисты и, эмигрировав в Мексику, вскоре скончался. Мария-Антония предоставила свою небольшую квартиру в распоряжение земляков-революционеров. Там находился штаб фиделистов.
...А пока перенесемся с вами в Гавану 1961 года. Ко мне в посольство как-то пришла кубинка средних лет, немного полноватая, но подтянутая. Я не помню уже ее фамилии, но запомнил несколько необычное имя — Мария-Антония. Она интересовалась поездкой на учебу в Советский Союз ее племянницы.
Спустя некоторое время на одной из выставок научной книги я беседовал с приехавшим на открытие команданте Геварой. Увидев среди посетителей одну женщину, он прервал наш разговор:
— Пойдем, Юрий, я тебя познакомлю с нашей бабушкой...
Я был немало удивлен, когда министр стал обнимать женщину, которая недавно приходила ко мне в посольство. Мария-Антония приветливо улыбнулась и сказала Геваре, что мы знакомы...
— Я и не сомневался: все красивые женщины Гаваны знакомы с Юрием! — лукаво улыбаясь, пошутил Че. Когда его знакомая оставила нас одних, Гевара сказал серьезно:
— Поговори как-нибудь с ней, она может многое рассказать из нашей революционной истории.
— А почему «бабушка»? — поинтересовался я. Гевара весело рассмеялся:
— Дело в том, что в ее доме в Мехико была наша конспиративная квартира. Мы все, кто готовился к отплытию на «Гранме», говорили «пойдем к бабушке», «встретимся у бабушки», а потом это перекликалось и с названием нашей яхты: «Гранма» на английском тоже означает «бабушка»... Мы все, экспедиционеры, — внуки одной «бабушки»... Так что не забудь мой совет, — прощаясь, сказал Че.
Как я мог забыть и упустить такую возможность. Заинтересовал идеей послушать женщину, стоявшую у истоков Кубинской революции, корреспондента «Правды» в Гаване и моего приятеля Тимура Гайдара. И вот мы втроем сидим на балконе-террасе моей гаванской квартиры, пьем коктейль «Куба-либре» (ром с кока-колой), и Мария-Антония рассказывает: «Фидель прибыл в Мехико в июле 1955 года. Рауль сообщил ему о знакомстве с молодым аргентинским врачом, защищавшим гватемальскую революцию, и посоветовал с ним встретиться. Че и Фидель разговаривали в моем доме около 10 часов, я только успевала подавать им кофе. Помню, что Фидель объяснял Геваре, почему он решил начать боевые действия в провинции Орьенте... Когда я подала им первую чашку, он, кивнув в мою сторону, сказал: «Это — наша покровительница, ее брата убили батистовцы...»
Тимур спросил у Марии-Антонии, какое впечатление на нее произвел тогда Гевара. Собеседница на мгновение задумалась, потом стала вспоминать:
«Когда он вошел в дом и мне его представили, я подумала, что, в отличие от своих землячек (я знала некоторых из них), аргентинцы-мужчины всегда красавцы. Че был еще молодой, выглядел парнишкой по сравнению с Фиделем, хотя у них разница в возрасте всего в два года (вы, наверное, знаете, что Фидель с 1926-го, а Эрнесто — с 1928 года). ...Запомнились его глаза — умные и очень проницательные: в них отражалась большая сила и воля. Но когда Че заговорил со мной, взгляд его стал добрым, мягким, хотя и слегка лукавым (посмотрите на фото, где он снят с женщинами!)... О его тогдашних взглядах мне трудно говорить, так как я не принимала участия в его беседах с моими товарищами. Последние жили и питались в моей квартире, были всегда страшно рады, когда я готовила какое-нибудь наше национальное блюдо. Главным конкурентом в этом деле частенько выступал Фидель, умевший хорошо приготовить, скажем, «морос и кристианос» (в переводе — «мавры и христиане», т.е. черная фасоль с белым рисом. — Ю.Г.) и многие другие блюда кубинской кухни...».
