С Аленом де Ратте тоже выходило странно. Добропорядочный отец семейства, озабоченный при любом режиме в основном тем, как сохранить состояние и удачно выдать дочерей замуж (прошедший век наглядно показал, что времена меняются, а проблема замужества остается). Трюшон сказал, что старшая уже вступила в брачный возраст и начала посещать балы и салоны, пользовалась успехом и, по слухам, имела перспективных ухажеров. Младшие готовились дебютировать в следующем году. И если в случае с Шартье еще можно было предполагать политические причины убийства, то Ален де Ратте вряд ли был настолько глуп, чтобы ввязаться во что-то предосудительное. Хотя нельзя так просто судить о незнакомых людях.

А с Фредериком де Надо и вовсе загадка! Меньше всего мог его представить Сезар замешанным в какой-то сомнительной истории, если это не история любовного толка. Граф де Надо слыл знатным сердцеедом. Виконт, тоже имевший заслуженную славу ловеласа, все же не был столь знаменит в этом плане, как Фредерик. Тот ни одной юбки не пропускал, предпочитая хорошеньких брюнеток и не разбираясь, замужем дама или нет. И говорят, что в ночь своей гибели Фредерик устраивал с кем-то свидание. Оно вполне могло быть тайным, чтобы не скомпрометировать очередную даму сердца. О подвигах графа де Надо ходили легенды. Впрочем, как и о подвигах двух десятков других светских людей…

И вот эти три совершенно разных человека, которые, кажется, даже не были знакомы (во всяком случае, ни первый, ни второй точно не состояли в друзьях у Фредерика – это Сезар знал), которые не имели славы людей порочных – в плохом смысле порочных, оказались сожжены с разницей в несколько дней. Впрочем… Люди редко выставляют напоказ недостатки – большинство старается прикрыть их привлекательной оболочкой. Что же скрывали эти трое? И скрывали ли? Или все это – чья-то больная фантазия? Совпадения?

И повторится ли это вновь?

Сезар понимал, что, пока у него недостаточно сведений, он так и будет находиться в тупике. Он перетасовал приглашения на столе и выбрал пару подходящих, а потом позвонил, вызывая Флорана, чтобы тот помог ему одеться для выезда.

В конце концов, делать то, что доставляет удовольствие, – значит быть свободным.

Прошли те времена, когда под сенью могучих деревьев прятались разбойники и воры. Конечно, нынче в Булонском лесу, слегка подзаброшенном в эпоху всеобщих перемен, тоже можно было после наступления темноты встретить неприятных личностей, однако гораздо реже, чем во времена Столетней войны. Тогда вас могли ограбить среди бела дня, а то и совершить насилие. Или предложить себя – тут всегда было полно проституток, от которых не избавиться до конца никакими средствами. Сейчас же, когда отгремел очередной переворот и знать постепенно возвращалась к относительно спокойной жизни, Булонский лес, который был объявлен парком еще при Людовике XIV, снова стал излюбленным местом прогулок и пикников. На один из них и направлялся Сезар.

Он велел кучеру остановить карету у одной из аллей, ведущих в глубь леса, вышел и глубоко вдохнул пахнущий листвой воздух. Несмотря на то что город был совсем близко, здесь его дыхание ощущалось меньше, чем на улице Вожирар, и сейчас это казалось виконту даже приятным. Он медленно пошел по дорожке, наслаждаясь прекрасной летней погодой. Природа в небольших дозах все же способна доставлять приятные минуты.

Узкая дорожка вилась среди небрежно подстриженных кустов, за которыми вставали клены, сосны и вязы; иногда встречались тутовые деревья Генриха Наваррского – конечно, не те самые, а их потомки[6]. Цвели какие-то желтые цветы, названий которых виконт не знал; он разбирался только в розах, да и то благодаря Видоку. На аллеях, проложенных не так давно, менее сорока лет назад, встречались прогуливающиеся парижане; публики тут хватало всякой, а потому виконт вел себя осторожно. Впрочем, лес был огромен, оброс не только кустами, но и легендами. Неторопливо шагая по дорожке, Сезар припомнил одну. Рассказывают, король Филипп Красивый был большим любителем романсов и вызвал к себе из провинции лучшего трубадура Арнольда Кателана. Трубадур вез с собой ларец с подарками. Чтобы оградить его от нападения разбойников, король выслал капитана своей гвардии. Филипп особенно подчеркнул ответственность миссии капитана, потому что тот будет охранять нечто ценное. Но капитан сделал свои выводы из приказа и, вместо того чтобы защищать бедного трубадура, убил его, полагая, что ларец содержит золото. Увы, там были только любимые королевские духи. Злодеяние осталось бы нераскрытым, если бы капитан не решил воспользоваться добычей. Король немедленно узнал запах. На следствии капитан сознался в убийстве и был сожжен заживо. В назидание и память об этом злодеянии в Булонском лесу был воздвигнут монумент – каменная пирамида. Видимо, как символ иерархии и порядка, который никому не позволено нарушать…

Эта история припомнилась Сезару не зря, ибо речь в ней шла о вещах, волнующих его нынче: предательстве, убийстве и сожжении. Вряд ли стоит рассчитывать на глупость Поджигателя и на то, что он надушится любимыми духами Фредерика де Надо. Сезар посмеялся над этим и свернул мимо группки тихо погибающих дубов к Нижнему озеру.

Озер в Булонском лесу было два – Верхнее и, соответственно, Нижнее. Оба – для любителей созерцать водную гладь, а желающие могли еще и прокатиться на лодочке. Сейчас тут было оживленно, хотя по понедельникам обычно приходило меньше людей, чем в середине недели. Несколько лодок скользили по озеру, гладкому, как клинок. Сезар же издалека увидел группу, расположившуюся под сенью высоких сосен, и направился туда. Пикник, насколько он мог видеть, проходил с удобствами: под деревьями были расставлены стулья и столы, на которых сервировали легкую закуску. Среди приглашенных бесшумно скользили вышколенные слуги, которых, казалось, совсем не волновало то, что напитки и еду они должны разносить в лесу, а не в обеденном зале.

Это было совсем не то общество, что Сезар привык видеть в салоне мадам де Жерве; Люсиль старалась привечать в первую очередь людей интересных, а для остальных доступ в ее дом был закрыт. Поэтому можно было расслабиться в тамошнем обществе. Здесь же… Высший свет Парижа во всей красе. Холодный, ослепительно голубой свет – таким бы он был, если бы буквально являлся светом.

Тут встречались и дамы из свиты императрицы Евгении, и пара советников его величества, парламентарии и светские львы; всем им, не покинувшим столицу ради жизни в провинциальном имении, не чужды были человеческие радости. Устроителем встречи являлся Бертран Альбер Бодуан, маркиз де Ларивьер, известный любитель азартных игр, скачек и охоты. Он был еще молод, сказочно богат и по прихоти судьбы лишен близких родственников, что делало его одним из самых завидных женихов Франции. Однако сердце маркиза по-прежнему оставалось свободно, и он никуда не торопился. Большинство его родственников погибло во время Великой революции, а остальных жизнь доконала различными, подчас весьма любопытными способами. Кто-то кого-то прирезал, насколько помнил Сезар, как раз из-за этого маркизова наследства. Но сам Ларивьер никого не резал, так как являлся от природы человеком незлым, однако ужасающе воспитанным. Он полагал, что право рождения – это все, а потому его высокомерие достигало иногда анекдотических высот.

Увидеть виконта, который получал приглашения только потому, что был весьма знатен, а следовательно, не уведомить его о приеме значило оскорбить, – маркиз никак не ожидал. Дело в том, что Сезар увлекался светской жизнью только от скуки чрезвычайной, предпочитая салон мадам де Жерве, и все об этом знали, и все к этому привыкли.

– Неужели это вы, Моро? – вскричал маркиз, поднимаясь со стула и оставляя ради нового гостя общество незнакомой виконту дамы, пухленькой и донельзя очаровательной – даже крупная родинка над верхней губой ее не портила. – Бог мой! Париж накрыла пелена скуки, коль скоро вы появились здесь!